конкурентами. Бальзак создает впечатляющую картину того, как происходит – с железной необходимостью – экспроприация интеллектуальной собственности в современном обществе ловкими пройдохами, одержать победу над которыми такие люди, как Д. Сешар, не имеют ни единого шанса.

15 Мих. Лифшиц цитирует здесь известные слова К. Маркса.

Часть вторая

Сейчас вам кажется, что истины нет…[2]

Случайные на первый взгляд наброски этого раздела настоящей книги объединены вечными сюжетами, традиционными для философии и религии: смысл бытия и смысл человеческой жизни, счастье и надежда, бесконечное, добро и зло, истина и справедливость. Возможно, перед нами фрагменты главной книги Лифшица, которая так и не была написана.

Читая М. А. Лифшица, учишься понимать грани, переходы смысла в свою противоположность, в неразумие. Именно на подвижности этих граней часто паразитирует господствующая идеология времени, превращающая частную истину в большую ложь. Задача Лифшица иная: в любых, самых сложных и запутанных переходах и взаимодействиях истины и лжи обнаружить положительное начало бытия, дающее человеку силу жить достойно.

Составитель стремился сохранить тот мозаичный характер расположения заметок, какой они имеют в архивных папках, дабы не навязать автору чуждую ему логику.

Составитель

Герменевтика надежды

«Что последнее в жизни? – спросили Сократа. – Надежда» (Диоген Лаэртский). Почему же так сильно то состояние души, которое обманчиво увлекает нас даже в безнадежных состояниях? Больные смертельной болезнью не теряют надежды. Люди надеялись на загробную жизнь.

Это потому, что жизнь в ее актуальном состоянии, в отличие от разлитой во всей мировой жизни, могла развиваться только за счет «индивидуализации», обособления в одном. Мы все – разорванные фрагменты всеобщей жизни. Но жизнь по самой природе своей бесконечна. Смерть неестественна, по выражению Герцена. Надежда есть постоянное присутствие в человеке сознания бесконечности жизни, сознания, которое вместе с тем сознает тесные границы своего существования (сопоставить с Кьеркегором и «Prinzip – Hoffnung» (принцип надежды).

1978 г.

Шкловский (астроном) говорил мне, что предположение, согласно которому в мире есть только одна колония разумных существ, оставляет человека в страшном одиночестве. Мне кажется, что это одиночество будет только подчеркнуто, если принять, что таких колоний несколько или неопределенное большое число. Одиночество человека в мире есть сознание, проистекающее и такого взгляда, что окружающий его физический, да и общественный мир безразличен к его внутренней жизни как отрешенный от нее и безжалостный мир. Одиночество в этом реальном отношении одинаково у нас на земле или в космосе.

70-е годы

Мы и ужас окружающей бесконечности

[К статье В. Амбарцумяна «Одиноко ли человечество во Вселенной?». – «Литературная газета», 26 февраля 1969 года]

Не так страшно.

Во-первых, та ужасающая бесконечность и пустота «космоса», которая производит на нас такое впечатление. Это – ничто по сравнению с еще более бесконечной бесконечностью, если можно так выразиться. Это отрицание отрицания направляет нашу бедную богатую фантазию и возвращает некоторое тепло.

Во-вторых, мы сидим тысячелетиями на атомных силах и на объектах, не зная об их существовании. В природе все определенным образом сложилось, и мы являемся выражением ее относительной гармонии, местной, конечно, но имеющей шанс в том, что и дисгармония не прямо бесконечна.

Что касается «одиночества» человека и его ужаса, то все одиноко. Точнее – все проходит через одно отверстие на каждом уровне. Серийная, типовая закономерность образуется из перехода качества в количество.

Естественные науки не учитывают в достаточной мере момент необратимости, однократности, всемирной истории природы.

Шансы на то, что имеются независимые образования, подобные человеческим, на конечных расстояниях друг от друга, невелики.

Sehr wichtig (очень важно!)

То, что душа уходит из тела, не могло быть и не было простой глупостью. В этой мысли наивной выражается тот факт, что душа или жизнь не в теле самом по себе. Это что-то общее, принадлежащее внешнему миру, не тождественное с телом и не абсолютно в нем! Relation, Reaction, Reflexion (отношение, реакция, рефлексия). Пересмотр [нрзб.] элементарного материализма.

– Веришь ли ты в Бога?

– Я верю в максимум всех вещей.

– Но он добрый, твой максимум?

– Откуда же люди взяли свое понятие о добре, если это не является слепком с некоторых закономерностей природы и общества, доказательством того, что добро не совсем бессильно среди фактов объективной жизни, а сама жизнь не совершенно равнодушна к добру и злу. Разумеется, карась-идеалист был неправ.

50-60-е годы

Нравственный смысл

«Отец Сергий». Как это близко, в сущности, к Чернышевскому! Главная опасность – гордость, добро не может быть делом упорного стремления к внешней цели, даже если при этом успешно подавляется тщеславие. Отец Сергий ближе к добру, когда стал великим грешником, чем в те минуты, когда он испытывает гордое удовлетворение от попрания всего людского. Идеал – Пашенька, делающая добро людям, не зная этого, и искренне, именно искренне убежденная в своем ничтожестве. Вот эта опасность благодеяния сверху и эта опасность стремления к цели и обнаруживает связь даже не показной, а искренней, но опутанной неравенством добродетели с огромным и всезаражающим злом мира. Добро – это лишь непосредственная, без благодеяния сверху и без дистанции к другому человеку делаемая польза. Такое добро есть идеал самопроизвольного, непосредственно общественного поведения, общественность, ставшая природой, – не мораль, а нравственность в смысле Гельдерлина и Гегеля.

Все на свете есть или испытание, или кара, или воздаяние, или предназначение (Вольтер).

Да, это так, несмотря на попытку Задига возразить.

Что касается punition (кара) – этот вопрос имеет наиболее ясную судьбу. Но следует также перевести на язык реальной жизни и другие категории этой религиозной мысли.

Все есть также «испытание». Испытание способности, зрелости, силы. Но равно и испытание нравственное. Испытание зрелости – это необходимое выражение того факта, что своевременность определенного достижения, достоверность того, что мое действие есть именно то, что является его программой, а не попросту потугой, пленной мысли раздражением, водой на чужую мельницу или удобрением почвы – есть именно дело испытания, а не рассудочно предвидимый факт. Откуда этот элемент фактичности самого идеального содержания? Это тот же общий вопрос – откуда начало, рождающееся в конце, откуда то, что есть лишь то, что действительно сделано, «по плодам их узнаете их».

Религиозная мысль, таким образом, согласно которой верующий подвергается испытанию в этом мире, есть то же самое, что излагает Гегель (хотя и односторонне, как и религия). Вес и достоинство этой монеты здесь хорошо известны, но скажите – имеется ли она в твоем кармане? Разница между программой добра и