Если судить по его поступкам, были такие взгляды, которые одобрял и Август, что было более или менее традиционным для римских правителей. Он просто систематизировал и урегулировал старую политику терпимости ко всем местным религиям, а также внес в нее разнообразие на почве поклонения обожествленным императорам и гениям римского народа. Он, однако, не пошел дальше старой принятой концепции религии как практического языческого — или, во всяком случае, местного — культа, столь естественно связанного с процессом светской жизни, что это можно было определить как традиционный метод политического контроля. Религия была для Августа вопросом определенного ритуала, некоторой церемонией, в которой закрепляются и подчеркиваются основные моральные понятия. Все, что было за пределами такого понимания, расценивалось как философия. Античной религии в том виде, в каком она существовала во времена Августа, было в действительности отведено место философии и простой обрядности. Религия, которую он, вероятно, хотел бы видеть в качестве имперской религии, была просто церемонией, связанной с прославлением нравственных качеств, подобающих великому политическому государству.

Август и его круг в этом отношении просмотрели истину необычайной значимости и силы. Возникновение мирового государства с его громадным аппаратом управления и законности, его мощь объединения и консолидации должны были идти параллельно с появлением не менее великой мировой религии, которая уходила бы корнями в самые глубокие и темные мотивы поступков людей, сопровождаясь страстью и надеждами, перед которыми философия и обрядовая сторона старой религии просто померкли бы и исчезли. Разнообразие представлений среди его современников пало на удобренную почву. Восточные верования стали проводником этого процесса. Своей нескрываемой эмоциональностью они открыли европейцам глаза на новое осмысление религии. Решительным людям постепенно стало трудно оставаться в согласии с учениями, обращаемыми лишь к части человеческой природы. Люди стали ожидать учений, богатых содержанием и основанных на едином принципе. Огромный светский организм, бесконечно разнообразный в отдельных частях и функциях и все же сводимый в гигантское целое, неотвратимо требовал веры, столь же разнообразной и единой.

Август вынужден был изгнать египетских пророков из Рима. Он не одобрял их методы. Беда в том, что само существование мировой империи, кажется, создало в душах людей настроения, оставлявшие их неудовлетворенными жесткими рамками учений и пустым формализмом традиционной римской религии. Германцы угрожали империи вооруженным вторжением. Азиаты грозили вторжением духовным. Особенностью этого процесса было то, что граждане мировой империи представляли нравственную шкалу ценностей довольно туманно, а правители с неудовольствием осознавали, что новые чаяния вели к ослаблению их власти над подданными. И тем не менее простой факт существования мировой империи означал, что люди вступили в новые отношения, которые не соответствовали старым принципам. Ситуация была лишь в самом начале своего развития. Она еще не превратилась в критическую.

Давайте на время вернемся к идеям Августа.

Было несколько возможностей сохранить центральную власть мировой империи стабильной. Она могла стать наследуемой, не из-за теоретического совершенства принципа наследования власти, но потому что это было безопасней и исключало бы борьбу среди амбициозных претендентов. Сама идея принципата, открытая для соперничества, сопровождалась вероятностью интриг и насилия, которых Август хотел избежать. Его преемник должен быть военным и, кроме прочего, человеком, способным понимать и контролировать новые силы, грозившие изменить тенденции власти и разрушить прежнюю дисциплину. Чтобы удовлетворить этим двум требованиям, он должен быть выходцем из аристократического сословия, воспитанным в симпатиях к традиционным римским институтам и в понимании их особой значимости.

Нельзя сказать, что императорская семья Цезаря была кровно родственной. Она была основана на постоянном усыновлении. Гай Юлий Цезарь, диктатор, покоритель Галлии, был последним мужским потомком своего рода. Ни один из ранних римских императоров не имел близкого родства с фамилией Цезаря. Август был Октавием, усыновленным своим двоюродным дедом, Тиберий был Клавдием Нероном из рода Клавдиев, Калигула был сыном Випсания Агриппы, женатого на дочери Октавии; Клавдий был также Клавдием Нероном; Нерон был Домицием Агенобарбом, женатым на дочери Клавдия. Следовательно, когда мы говорим «Цезарь», мы имеем в виду формальный смысл. После Гая Юлия род Цезарей прекратился.

Тем не менее этот вымышленный и умозрительный императорский дом Цезаря вовсе не был незначительным: кроме того, это определенно не была группа людей, пытавшихся добиться признания, которого они не могли достичь самостоятельно, иным путем. Это имело гораздо большее значение. Это был механизм, которым императоры пытались осуществить и удержать преемственность власти в империи. Вполне понятно, что Гай Юлий долго и много раздумывал над проблемой монархической власти и по политическим мотивам рад был бы основать династию. Потому что при всем своем уме он не видел иного способа сохранить монархическую власть, кроме борьбы за эту власть. Он не хотел, чтобы каждая смена правителя сопровождалась гражданской войной, хотя именно таким был бы результат, оставь он власть чисто выборной.

Беда коренилась в том, что император стоял во главе практически всех вооруженных сил. Мы уже знаем, что случалось с властью, если она подвергалась процессу выборов. Война с четырех сторон между Гальбой, Отоном, Вителлием и Веспасианом после смерти Нерона, борьба между Альбином, Нигером и Севером после смерти Коммода и позднейшие столкновения иллирийских императоров показывают, что опасения и предвидения Цезаря были оправданны. Армия была склонна разделяться на три части, соответственно трем основным соединениям, стоявшим на Рейне, на Дунае и на Евфрате. От нее нельзя было ожидать мирных выборов главы государства. Каждый общественный слой, сталкиваясь с подобной задачей, избирал человека, более всего подходящего его формальным признакам. Финансисты, выбирая главу, наверняка превратят выборы в борьбу финансов. Армия безусловно сделает это вооруженной борьбой, а гражданская война губительна для гражданского правления.

Ко всем этим затруднениям прибавлялись и другие. При первых признаках серьезных разногласий в армии по вопросу выбора командующего проснутся силы в сенатской партии, представленные старой аристократией, только и ждущие случая восстановить прежнюю власть и влияние. Положение третьей партии, вмешавшейся в борьбу, гораздо выгоднее. Два или три оспоренных выбора вернут власть сенатской партии и таким образом уничтожат принципат. Реальность такой опасности подтверждается заметным сближением между сенатом и принцепсом после смерти Нерона и попытками сената сто лет спустя вновь обрести власть, что закончилось лишь с восшествием Диоклетиана.

Соответственно одним из главных пунктов имперской политики была задача избежать необходимости выборов. Здесь как раз и проявлялось слабое место. В старые времена по большей части сильные и знатные роды не испытывали трудности в установлении династии и сохранении стабильности в наследовании высших государственных должностей. Однако Рим теперь не обладал такими огромными фамилиями, поскольку по тем или иным причинам у самого мудрого отца мог родиться глупый, неспособный сын, а у сильного человека — физически слабый; вообще рождаемость резко упала.