— Звонили из полицейского управления на Александерплац, — сказала Роза. — Некто по имени Ганс Гросс сказал, что заедет за вами через полчаса.

Я поблагодарил ее и взглянул на часы, тихо наслаждаясь ароматом духов «Коти», который появился в моей комнате вместе с Розой. Он приятно отличалось от запахов рома, сигарет, мыла «Люкс», «Нивеи», жареной картошки и дешевого масла для волос, не говоря уже о кипах старых книг и куче нестираного белья.

— Думаете, проработаете допоздна? — спросила она.

— Не узнаю наверняка, пока не появится полицейская машина. Но да, возможно. Боюсь, таковы особенности работы.

В то же время я подумал, что для убийства несколько рано. Обычно берлинцы дожидаются, когда придет расслабленность после нескольких кружек и пары спетых песенок, а уже после забивают кого-нибудь до смерти. Совсем недавно я видел в приемной на «Алекс» арестованного, который во весь голос распевал «С юных лет». Он был пьян, разумеется, а еще только что забил свою старшую сестру клюшкой для гольфа.

— Она не придет, она больше не придет! Она не придет, она больше не придет!

Что, конечно, было чистой правдой. К сожалению.

Сегодня нас, скорее всего, ждал обычный несчастный случай, который требовал присутствия полиции. То, что некоторые парни из патруля называли «Максом Мустерманном»[16]: тело, найденное кем-то из граждан при обстоятельствах, вызывавших вопросы.

— Почему бы вам не зайти сегодня в клуб? — спросила Роза. — Я буду там после полуночи. В программе Хеллы Кюрти.

Я непонимающе покачал головой.

— Певица. Она снималась в том фильме, «Кто первым бросит камень».

— Не смотрел.

— Я могла бы оставить вам билет в кассе, если хотите.

— Не обещаю, что приду, — сказал я. — Но если смогу, то конечно. Спасибо.

— Понимаю, это не для вас, наверное, — произнесла она с легкой грустью. — Шоу в самом деле очень пустое и претенциозное. Но скажите, что в наши дни не такое? По-моему, инфляция обесценила не только деньги, но и все остальное. Секс, выпивку, наркотики, ночную жизнь, искусство — да что угодно. Как будто все вышло из-под контроля, понимаете? Особенно в Берлине. Вздутые цены были только началом. Город превратился в один огромный универмаг разврата. Порой, когда я иду по Курфюрстендамм и вижу всех этих напудренных и размалеванных, похожих на пирожные мальчиков, которые ведут себя просто безобразно, то боюсь за будущее. Действительно боюсь.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Вся эта фальшивая сексуальная свобода и чувственность наводят на мысли о последних днях Древнего Рима. И я не могу перестать думать, что обычные немцы хотели бы, чтобы все это исчезло и они смогли бы вернуться к спокойной, упорядоченной жизни.

— Наверное, вы правы. Но меня тревожит, что придет всему этому на смену. Может, нечто похуже. И тогда мы, вероятно, по-настоящему пожалеем. Не знаю. Лучше знакомый дьявол.

Лишь после ее ухода я запоздало понял, что Роза выглядела немного одинокой. Мне следовало поговорить с ней подольше и даже намекнуть, что она мне нравится, но в тот момент мою голову занимали другие вещи. Эрнст Геннат сказал бы, наверное, что живая девушка — даже переодетая в мужчину — всегда интереснее мертвой. Особенно такая красивая девушка, как Роза. Но мне хотелось доказать, что Бернхард Вайс не ошибся на мой счет, что я не очередной циничный берлинский «бык», — верю в эту работу и подхожу на место Линднера. Поэтому я сел в кресло и закурил еще одну смоченную ромом самокрутку. До приезда фургона отдела убийств было время ознакомиться со вторым делом Виннету.

Изуродованное тело Хелен Штраух было найдено на старом кладбище церкви Святого Якоба, к югу от Германплац, в Нойкельне. На общих планах кладбища была довольно симпатичная часовня для отпевания, напоминавшая небольшой греческий храм: дорическая колоннада, несколько лип и каштанов и бесформенная фигура, словно распростертая в молитве у ног статуи святого Якоба. На крупных планах головы и тела было видно, что Хелен Штраух лежала ничком на почерневших плитах, расчерченных ранее мелком для детской игры «Небо и земля». По словам полицейского патологоанатома, смерть наступила почти мгновенно. Девушке нанесли смертельный удар в основание шеи — самую слабую и уязвимую точку человеческого тела, — после которого остался синяк цвета краснокочанной капусты, а затем сняли скальп от центра лба до затылочной кости. Как и в случае с Матильдой Луз, не было никаких следов того, что убийца занимался с жертвой сексом; за ее подвязкой даже сохранилась купюра в десять марок. Смерть наступила вскоре после полуночи двадцатого мая.

Хелен жила на Германштрассе, тянувшейся вдоль восточной стороны кладбища. Согласно полицейскому отчету, место убийства можно было увидеть из окна спальни девушки. По крайней мере, когда окно было чистым. Район, больше известный как Булленфиртель, был одним из тех, которые я патрулировал, пока носил униформу. В таких местах полицейский быстро осваивает ремесло — серость и уныние, люди пашут за гроши, в воздухе воняет жареным солодом, днем и ночью носятся босоногие дети, каждое второе заведение в подвале — бар, где продается дешевая и часто нелегальная выпивка, а Армия спасения обосновалась тут чуть ли не навсегда. Мне частенько приходилось гонять проституток с кладбища Святого Якоба: они повадились использовать колоннаду для обслуживания клиентов. Но в безопасности своих комнат на Ноллендорфплац, нацепив чистый воротничок и галстук, я уже чувствовал себя чужаком в трущобах.

Хелен Штраух была проституткой, но раньше она работала на пивоварне «Бергшлосс», которая находилась в нескольких минутах ходьбы от того места, где нашли тело. Когда прошлым летом девушку уволили, у нее, похоже, не осталось выбора, кроме как заняться проституцией на полную ставку. Типичная берлинская история. Перед смертью Хелен провела вечер в баре пивоварни на Хазенхайде, попивая коктейли с абсентом, а затем отправилась на улицу. Никто не помнил, была ли она с клиентом и общалась ли с каким-нибудь мужчиной. Одна девушка будто бы видела, как Хелен, поставив ногу на подножку машины, разговаривала с кем-то сидевшим внутри, но ни марку авто, ни номер, ни мужчину — если это вообще был мужчина — припомнить не смогла. Напротив пивоварни на Хазенхайде находилась больница, куда Хелен накануне ходила на прием, — тест на беременность оказался отрицательным.

Тело нашел Вальтер Вендерс, извозчик с пивоварни Бабеля в Кройцберге; пиво в этой части Берлина — больше, чем напиток: это образ жизни. Вендерс жил на Берлинерштрассе, по пути на работу он проходил мимо маленького кладбища, где остановился отлить, и тут его взгляд привлекло что-то необычное. Сначала Вендерс решил, что кто-то выбросил старое пальто. Оно выглядело добротным — жене пригодилось бы, но едва извозчик заметил кровь, как сообразил, на что смотрит. Было ясно, что девчонке уже не помочь, поэтому Вендерс устремился к больнице на Хазенхайде и поднял там тревогу. Штатным детективом, прикомандированным в тот раз к Комиссии по расследованию убийств, был Курт Райхенбах. Он на карачках обыскал территорию и нашел золотую запонку с масонскими символами — квадратом и компасом. Какое-то время она казалась важной уликой, поскольку щека бедной Хелен покоилась прямо на цифре девять, имевшей в масонстве особое значение. По крайней мере так утверждал Райхенбах.