И еще, что делать с подогретой марафетом гордыней товарища Блюмкина, который любой маршрут по Москве прокладывает не иначе как мимо известного знания на Лубянке? Чуть подождать, так он в подвал к чекистам сам полезет — в надежде попасть на страницы "Правды" или, хотя бы, "Известий".

Вот и сейчас не успел я оглянуться, как мы снова выскочили на знакомую площадь с фонтаном посередке. Да не просто так, а непременно в самую гущу перед центральным входом, в сутолоку между трамваями и длинной вереницей ломовиков. Пока Яков соревновался в матерном остроумии с коллегами-извозчиками, я успел вдосталь налюбоваться на мраморные плиты, заготовленные на окрестных кладбищах — иначе откуда взяться надписям типа "здесь покоится…", "дорогой, незабвенной…", "Упокой…". Не понять с ходу, фасад или интерьер штаб-квартиры ГПУ собираются ими украшать, но к месту и времени подходит идеально.

Лишь минут через десять наш Сивка с недовольным фырканьем поравнялся с причиной пробки, новехоньким американским асфальтовым катком, украшенным свежеотрисованными на бортах портретами Ленина. Затем проскочил через шлейф копоти от костров под битумными бочками, обогнул вереницу расхлябанных грабарок[19] и наконец-то вырвался на оперативный простор почти пустой улицы, тянущейся вдоль крепостной стены,[20] густо заросшей поверху бурьяном. Нас ждала очередная спецоперация — покупка картошки.

Мраморные свидетельства тщетности земного бытия настроили меня на философский лад, уже в который раз я задумался о разнице между знанием и пониманием. То есть учебники 21-го века в части текущего периода я давно вызубрил наизусть, старательно проштудировал все что нашел сверх того, вплоть до художественной литературы. В полуторагодичных метаниях по Европе перечитал кучу "современных" книг о политике и экономике, неусыпно следил за прессой. А вот по-настоящему вникнуть в суть момента сумел только сейчас, в Москве.

Большевики долго и, надо признать, вполне эффективно держались на коллективном управлении. Матерно ругались в своем политбюро, жгли противников глаголом с трибуны ЦК, собачились о теории на страницах газет, по малейшей ошибке обличали тунеядцев и вредителей на заводских митингах. Ширнармассы без всякого стеснения требовали результат, партийные вожди, вождики и вождишки соответствовали, как могли, то есть подбирали на исполнительные посты да в советчики кого поумнее. Так победили гиперинфляцию, добились признания червонца на международном рынке, изжили голод, прижали безработицу; раскачали, а потом и запустили заржавевший маховик промышленного производства. Более того, умудрились закупить "под ключ" несколько недурных заграничных заводиков.[21]

"Все как раньше, только хуже", — рефрен белоэмигранта Шульгина родился не на пустом месте. Ленинград, в котором я успел побывать чуть более года назад, служил тому блестящей иллюстрацией.

Сейчас я понимаю — инерция старого мира выдохлась. НЭПовский политический механизм окончательно пошел вразнос где-то в 1928, после разгромного для остатков оппозиции XV-го съезда. На первый взгляд, ничего особо опасного, очередной "маленький шаг", сколько их уже было? Всего-то, победившая в грызне группировка большевиков в отсутствии оппонентов начала стремительно отрываться от народнохозяйственной реальности. За лидерами потянулась многочисленная клиентура — способные менялись на послушных, талантливые на обходительных; карьеру влекло вперед и вверх слепое следование новейшим догматам, а не результат.

Апофеозом стали принятые на очередной партийной тусовке[22] поправки к планам пятилетки. Беспощадно завышенные, заведомо невыполнимые показатели с подачи товарища Сталина и его подельников тупо довели до полного абсурда — увеличив в полтора, два, а то и три раза. Это примерно как выстрелить из дробовика в спину уставшего бегуна, надеясь что боль придаст ему сил.

Но добивающий удар нанесли все же капиталисты. Биржевой крах, он же "черный четверг", обрушился осенью 1929 года. Позже с него начнут исчислять начало Великой депрессии, однако на сегодня кризис не выглядит страшным. Приложило крепко, но быстро отпустило,[23] каждый день цены на акции уверенно карабкаются вверх, к прежнему горизонту. Производство отделалось легким испугом, пострадали лишь игроки-банкиры да производители сырья. СССР, по очевидным причинам, оказался в числе последних. Изрядно закредитованного[24] "бегуна" советской экономики буквально снесло с ног.

Если перевести с языка метафор на бытовой, то страна встала на грань дефолта по внешним долгам. Даже в "Правде" про это пишут, конечно, если читать между строк. Вожди заняты вопросами добычи не миллионов или сотен тысяч, а буквально десятков килобаксов. Из Эрмитажа продают фарфор и картины, да не только из запасников, а прямо со стен.[25] За выкуп, прикрытый фиговым листочком благотворительной помощи, ГПУ выпускает за границу контру, замешкавшимся чекистам бьют по рукам с самого верха. До неприличия дешево, лишь бы только за валюту, уходят остатки продуктов — рыба, сыры, яйца. "Торгово-промышленная" газета, явно не от большого ума, рискнула дать несколько строчек иностранных откликов на новую концессионную политику: ее называют не иначе как "Колонизация России" и "Крах советского строительства".

За внешним фасадом дела идут ничуть не лучше. Даже в Москве в свободной продаже не осталось практически ничего дельного, зато исполнен завет Ильича о продвижении книжки в массы: люди получили карточки или "заборные книжки". Червонец обесценился по серебру минимум раз в пять, точнее сказать сложно — каждый раз новые цены. Деревня наконец-то сообразила, что плуг стоит чуть не сорок пудов ржи, тогда как при "проклятом царизме" точно такой же обходился всего в десять, поэтому бунтует, бестолково и глупо, но от этого не менее разрушительно. Множество "гигантов пятилетки" заморожено на уровне фундамента, кое-как, без проектов и планов двигаются только ключевые объекты.[26] В марте закрыты биржи труда, если верить газетам — за ненадобностью, реально — чтобы не платить пособия. При этом реальная безработица ужасает, люди вынуждены работать на строительстве дорог за пару рублей, полфунта черняшки и миску горячего хлебова, как бы не хуже в итоге, чем в лагере на Соловках.