а стрелы сделал из кленового дерева в аршин длиною; для придания им надлежащей тяжести и правильного полета он облепил головки стрел куском мягкой древесной смолы. Физической силы для натягивания лука оказалось у Лисицына достаточно: на расстоянии тридцати шагов он убивал небольшую птицу.

Верши и стрелы совершенно обеспечили Сергея Петровича в жизненных запасах. Он спокойно стал ждать зимы, которая не замедлила с приходом. После пятидневного снега ударил мороз и держался всю зиму от 10 до 20 градусов. Хижина совершенно удовлетворяла своему назначению — в ней было тепло и сухо, воздух ежедневно освежался при выпуске дыма. Было не тесно и не просторно: все необходимое для жильца находилось у него под рукою. Было, правда, одно важное неудобство — недостаток света, которое, впрочем, несколько устранялось глиняным ночником с медвежьим жиром. Фитилем служила корпия, надерганная из лоскута ветхого белья.

В ясные дни Лисицын выходил из хижины для добывания дров, ловли рыбы и добывания дичи. Во время метелей и в длинные вечера он занимался воспитанием ежа, сделавшегося почти ручным, и изготовлением мебели.

Прежде всего он решил устроить табурет. Без топора, пилы и прочих инструментов Лисицын мог рассчитывать только на свой изобретательный ум. Вырезав четыре ореховые палки длиною около четырнадцати вершков, он прорезал их посредине, каждые две крестом и в точках соединения крепко оплел лыком, чтобы они не расходились; каждый из этих крестов он распер сверху ореховыми палочками, насадив их на верхние концы крестов и потом соединил их продольными брусочками; образовавшуюся таким образом рамку он заплел камышом. Для стола он изготовил две прочные рамки, которые связал тем же способом; вместо доски поместил в верхней раме пустой чемодан дном кверху. Чтобы дать ясное представление о внутренности хижины, я расскажу о всем ее убранстве. В одном углу помещалась печь, против ее устья находились плетеные полки для посуды; под окном стоял стол, рядом — чемодан с бельем и вещами; в углу помещалась вешалка с платьем; в последнем углу была устроена кровать. Обед Лисицына был довольно разнообразен: уха или грибная кашица; вареная, копченая и сушеная рыба; копченая, сушеная и жареная дичь, вместо десерта Сергей Петрович ел простые и кедровые орехи.

Он вставал в восемь утра и тотчас затоплял печь. Во время топки завтракал и готовил обед, причем еж получал обильную подачку. Потом он шел на работу или на охоту, если позволяла погода. Обедал в два часа вместе с ежом, для которого изготовил особый низенький табурет. После обеда писал дневник, занимался какой-нибудь нужной работой и в десять часов ложился спать.

Казалось бы, человек должен был возблагодарить Бога за те удобства и средства к жизни, какими он пользовался, и, проникнутый светом Божественного учения, с терпением ожидал бы конца плена, поддерживаясь надеждой, что если Господь не оставил его теперь, то не оставит и впредь. Но Лисицын, не признававший верховного существа, часто проклинал свою участь и сгорал желанием возвратиться на родину, пусть бы пришлось для этого терпеть все возможные лишения и даже потерять жизнь.

Так проходили в унылом однообразии дни. Однажды ночью разбудил Лисицына страшный вой. Отомкнув отверстие, он увидел перед хижиной стаю волков, которые, усевшись полукругом, выводили дикую серенаду. Увидев человека, алчные звери завыли сильнее и заклацали зубами, от чего у Лисицына волосы встали дыбом, он до того растерялся, что несколько минут не мог замкнуть отверстие, когда же он это исполнил, волки пришли в ярость, и было слышно, как некоторые стараются вскарабкаться к отверстию.

Оправившись от испуга, Лисицын решил прогнать неприятеля выстрелами. Он снова отомкнул отверстие и прямо перед собой увидал волка с устремленными на него светящимися, как раскаленный уголь, глазами. Выстрел поверг дерзкого на землю, но волки опять с бешенством бросились на хижину; одни стали грызть плетень, другие полезли на стену, несколько взобрались на крышу. Желая спасти хижину от разорения, осажденный был вынужден отстреливаться. На рассвете враги удалились. Сергей Петрович осмотрел хижину. Волки нанесли жилищу мало вреда — постоянные морозы превратили стены в камень. Восемь пушистых шкур стали трофеями Лисицына.

Чрезвычайно затрудняло нашего робинзона отсутствие теплой обуви. Он обертывал ноги волчьими шкурами, но от сырости они делались чрезвычайно мягкими, а высохнув, превращались в лубок и скоро приходили в негодность. Он пробовал растянуть шкуры на полу между жердочками мехом вниз и пропитывать мездру сперва мокрой золой, а потом, счистя золу деревянным ножом, обкладывал мелкой ивовой корой, разваренной в горшке до густоты кашицы. Этим способом он выдубил медвежьи и волчьи шкуры, которые сделались мягкими и не ломкими. Из медвежьей шкуры Лисицын нарезал полосы шириной в пол-аршина и ими, прямо на чулок, обертывал ноги мехом наружу, обвязывал от ступней до колен лыковой веревочкой, подобно тому как наши крестьяне обертывают ноги онучами. Из волчьих шкур он сшил тоненькими ремешками два одеяла, причем вместо шила употреблял рыбью кость.

Наступил новый год. Ничто не разнообразило уединенной жизни пустынника, и им овладела тоска. Тревожные сны представляли ему то родные поля с золотистой рожью, то барские хоромы тетки-баловницы, то великолепный Московский кремль с вызолоченными главами соборов, то широкую Неву с гранитной набережной… Наяву его преследовала мысль — идти берегом моря. Так он предполагал добраться до обжитых мест, если только он не выброшен на остров. Хижина ему опротивела; его настоящая жизнь стала казаться хуже каторги, никакие занятия его не развлекали, труд сделался тягостным, пища казалась отвратительной, даже привязанность бедного ежа приводила его в негодование. Внутренний голос твердил ему: иди! иди! иди!

Лисицын долго боролся с обуревавшими его мыслями, но болезнь (так я назову душевное его состояние) одержала победу над рассудком, и он решил оставить свое мирное жилище. Сделал нечто вроде салазок и нагрузил их меховыми одеялами, поместил мешок со съестными припасами. Двадцать шестого января он отправился в путь, на запад, держась берега моря, которое постоянно было с правой руки. Выпустив ежа на волю, он бодро зашагал по твердому снежному насту, хорошо вооруженный и, по его мнению, тепло одетый — в дубленке и папахе.

Лисицын потому предпочел путешествовать зимой, что ручьи и реки, скованные морозом, не могли остановить его в пути. Через несколько часов ходьбы он успокоился — будто гора свалилась с плеч. Надежда увидеть родину воодушевляла нашего странника.

К ночи он добрался до глубокого и широкого оврага, дно