Бату, вполне довольный собственной империей в южной России, отнюдь не стремился продвинуться в новые ханы и был в долгу перед Соргахтани за оказанную услугу. Поэтому он мигом превратил свою армию в курултай и предложил передать престол старшему сыну Соргахтани, своему другу Мункэ. Конечно, в столице сыновья Гуюка под руководством своей матери возражали, и все учредили собственные дворы, как, например, предпочтенный Угэдэем внук Ширэмун. Империя снова оказывалась разодранной на части. Местные правители радели только о себе, выжимая из подданных все, что можно. Царевичи использовали систему почтовых станций-ямов, учрежденную для скоростной имперской связи, в собственных целях, примерно так же, как государственные служащие какой-нибудь слабеющей диктатуры используют министерские лимузины для левых заработков на стороне. Никто не знал, кому доведется править; все грызлись между собой, борясь за влияние, многие присылали сообщения, что даже не приедут для избрания нового хана.

Вдове Гуюка Огуль-Гаймыш следовало, по традиции, стать регентшей, пока ее старший сын не начнет править. Но ее сыновья — внуки Угэдэя — были слишком молоды. Кроме того, она была подавлена водоворотом событий, запиралась с шаманами, пытаясь достичь своих целей с помощью колдовства. Тут народ вспомнил слова Чингиса: если потомки Угэдэя окажутся негодными в правители, то нового хана следует избрать из других ветвей, то есть из потомства трех других сыновей Чингиса. Однако улусы двух из них (Джучи и Чагатая) находились столь далеко, что их наследники выбыли из состязания. Это оставляло претендентами на престол детей Соргахтани — потомков самого младшего сына Чингиса, Толуя, унаследовавшего отцовский юрт — собственно Монголию.

Теперь Соргахтани наконец-то вступила в бой за саму себя. Ей было около шестидесяти, и у нее оставался последний шанс. На ее стороне оставалось многое: собственная территория и политическая поддержка, деньги, уважение, влияние. Двор был разобщен из-за дела Фатимы. Еще одно ее преимущество заключалось в том, что потомство Гуюка доводилось Чингису правнуками, тогда как ее собственные дети были его внуками, на одно поколение ближе к великому человеку. Мункэ, мужчина почти сорока лет, был хорошим и вполне подходящим выбором. Он тоже командовал одной из монгольских армий в походе на запад в 1238–1241 годах, в ходе которого сжег Киев и уничтожил венгров в битве при Мохи. Более того, у него были два младших брата, которые тоже являлись опытными полководцами, и они сыграют крайне важную роль, когда империя вновь приступит к выполнению своей предначертанной Небом задачи по установлению монгольской власти над миром.

Спор этот почти закончился в 1250 году, когда соперники сошлись в лагере Бату и снова услышали требование Бату избрать Мункэ. Но это собрание проходило не в сердце Монголии и имело мало веса. На следующий год второе собрание, на сей раз проведенное в традиционном месте близ Аурахи, подтвердило данный выбор. Словно по завершении президентских выборов, Мункэ был сама щедрость, успокаивал своих бывших противников и их семьи, старался подружиться с ними. Это сработало — если не считать того, что у Ширэмуна все еще имелись иные планы.

Дальше рассказ продолжает Джувейни.

Место действия — собрание царевичей в Аурахе. Представьте себе новые каменные здания и окружившие их массы юрт, кибиток и стад. Все рады, что вопрос с наследованием престола решен. Сокольничий по имени Кешик (кешиг означает просто «гвардеец», но будем следовать рассказу Джувейни) теряет свою любимую верблюдицу. Два-три дня он проводит в степи в ее поисках — и неожиданно встречается с армией. Кто эти воины? О, следует ответ, мы прибыли поздравить Мункэ и выразить ему свое почтение. Успокоенный Кешик продолжает поиски верблюдицы. Увидев юношу, чинящего поломанную кибитку, он останавливается предложить помощь. А затем замечает, что кибитка заполнена связками оружия. «Что тут за оружие?» — спрашивает он. «Такое же, как и во всех остальных кибитках», — отвечает юнец.

Кешик начинает гадать, в чем тут дело. Он завязывает разговоры с другими воинами и мало-помалу складывает общую картину. Эти люди «замышляют измену, обман, вероломство и раздор», собираясь напасть на Мункэ, покуда все пируют. Найдя свою верблюдицу, он покрывает за день трехдневный путь, врывается к новому хану и выкладывает новость. Общество ошеломлено, присутствующие ему не верят. Он рассказывает свою повесть вновь, а потом еще раз. Мункэ все еще не воспринимает эту угрозу всерьез. Его офицеры возражают. Наконец сошлись на том, что Менгесер, главный судья и начальник ханской гвардии, возьмет с собой 3000 воинов и отправится расследовать. Они добираются до той армии, выясняют, что она подчиняется Ширэмуну, и подступают к нему с вопросами. Ширэмун и его офицеры ошеломлены: «Язык оправдания онемел, а нога наступления и отступления охромела, они не видели никакой надежды убраться и ничего хорошего в том, чтобы остаться». Командование препровождается под охраной к Мункэ, группами по девять человек. После трех дней допросов Мункэ приходит к выводу. Вывод этот невероятен, невообразим, не может быть ни услышан ухом разумности, ни принят душою мудрости, но правилен: все они изменники. Следуют аресты, признания и — коль скоро Мункэ преодолел свою природную щедрость и порыв простить — казни. Этого пленника обезглавили, того затоптали до смерти, в то время как другие покончили с собой, всадив себе саблю в живот.

Последовали чистки, докатившиеся даже до Афганистана и Ирака. Среди жертв оказались вдова Гуюка Огуль-Гаймыш, осужденная Мункэ как существо подлей собаки, самая наихудшая ведьма, а также мать Ширэмуна, и в должный срок сам Ширэмун. Кровопускание было ужасным. Сам Менгесер утверждал, что он судил и казнил 77 вожаков оппозиции. Погибли также многие сотни других. Этот мрачный эпизод отметил утверждение режима, более строго преданного мечте-видению Чингиса, и новой идеологии, подкрепляемой официальным поклонением Чингис-хану (рождение культа, продолжающегося по сей день).

Именно так Мункэ пришел к абсолютной власти, и именно так, благодаря Соргахтани и изрядной удаче, ветвь Толуя перехватила власть у ветви Угэдэя — а это означало, что в случае, если с Мункэ стрясется какая-то беда, существует шанс перехода власти к Хубилаю.

* * *

Мункэ привнес новую энергию в выполнение возложенного Чингисом на потомков священного долга — добиться вселенского господства. Начал он с вихря реформ и планов дальнейшей экспансии. Эти два направления деятельности сошлись: возобновление завоеваний объединит его разрозненный народ — но только в том случае, если все прекратят тянуть одеяло на себя и начнут трудиться вместе; а для этого требовалось употребить власть на основе точного отчета о доступных средствах. Поэтому будет проведена перепись населения (на самом деле несколько переписей), охватывающая всю империю.

Этот грандиозный проект был проведен в жизнь в 1250-х годах, породив своего рода монгольскую Книгу Страшного Суда[10], исчисляющую людей, города, скот, поля и сырье от тихоокеанского побережья до Балтики. Больше не будет никакого своеволия, никакого использования системы почтовых станций-ямов теми, кто занимает высокие посты, в качестве предмета своекорыстия. Был введен подушный налог (с головы в мусульманских странах[11] и с огня в Китае) выплачиваемый наличными, сельскохозяйственный налог, выплачиваемый натурой, и торговый налог со всех видов деловых операций. Перепись также сообщила секретариату Мункэ потенциальные размеры его вооруженных сил и определила во всех регионах число дворов с юношами, пригодными для военной службы.