Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это герцог де Фронсак, ваше величество!
— Ах, боже мой! Он, наверное, опять пришел жаловаться, и опять начнется неприятное разбирательство!
— Угодно вашему величеству, чтобы я отослал его, сказав, что здесь ваше величество не даете аудиенции?
— Ах нет! — вздохнула королева. — Он принадлежит к числу моих врагов, а со своими милыми врагами мы должны обращаться в сто раз любезнее, чем с друзьями.
Фронсак подошел с почтительным поклоном и произнес:
— Я пришел просить у вашего величества аудиенции.
— Вы уже получили ее, и притом очень торжественную: мы находимся в тронном зале самого Господа Бога, а балдахином служит небесный свод. Итак, герцог, что привело вас ко мне?
— Государыня, я пришел жаловаться!
— На меня, конечно? — с гордой улыбкой сказала королева.
— Я пришел жаловаться и отстаивать свои права, — продолжал герцог. — Его величество король милостиво назначил меня генерал-интендантом всех королевских театров и поручил мне надзор за ними.
— Меня это нисколько не касается, — прервала королева, — это ваше дело.
— Но, ваше величество, есть один театр, который ускользает из моего ведения, и я вынужден настоятельно просить, чтобы этот королевский театр был также вверен мне и находился под моей ответственностью.
— Не понимаю, о каком новом театре вы говорите? — холодно сказала королева.
— Я говорю о Трианоне, о новом театре вашего величества! В нем есть постоянная сцена, как во всех театрах, в нем дают комедии и водевили; как главный смотритель за всеми королевскими театрами, я обязан смотреть и за этим театром.
— Вы забываете одно, герцог, что Трианон мой и этот театр мой. Здесь я — хозяйка: его величество подарил мне этот клочок земли, чтобы здесь королева Франции могла пользоваться полной свободой. В Трианоне властвую я одна.
— Ваше величество, — упрямо возразил герцог, — мы все обязаны повиноваться королю, даже там, где королева не делает этого; поэтому и в Трианоне я остаюсь всеподданнейшим слугой его величества и исполнителем его законов.
— Вы можете никогда не появляться в Трианоне! — с гневом воскликнула Мария-Антуанетта. — Таким образом, ваша чересчур чувствительная совесть не будет мучить вас. Даю вам позволение никогда больше не посещать Трианона!
— Но так как здесь ставят пьесы…
— Герцог, здесь ставлю их я, королева, и играю вместе с принцами королевского дома, и там, где мы играем, вам не приходится простирать свой надзор. Я здесь — хозяйка, и мои развлечения и удовольствия не подлежат ничьему надзору.
— Ваше величество, — холодно возразил герцог, — есть некто, кто наблюдает за вашими развлечениями и кто будет на моей стороне: это общественное мнение.
Он поклонился и, не дожидаясь, чтобы королева отпустила его, направился обратно к террасе замка.
— Наглец, — прошептала королева, глядя ему вслед с бледным лицом и горящими глазами.
— Он честолюбец, — сказал Безанваль, — он рискует своим положением и даже жизнью, чтобы только попасть в кружок вашего величества.
— Нет! — с жаром возразила королева. — До меня лично ему нет никакого дела! Это тетки его величества настроили его против меня, чтобы вредить и оскорблять меня. Но оставим это! Оглянитесь, герцог! Разве здесь не хорошо, разве я не могу немножечко гордиться этим своим созданием? Это — мой любимый английский сад.
Сад был действительно созданием самой королевы и представлял удивительный контраст со строгими подстриженными изгородями, прямыми аллеями, симметрично расположенными цветочными клумбами и тщательно обнесенными каменными стенками, прудами и ручейками, какие встречались в Версале и в прочей части Трианона. В английском саду не было ничего искусственного: здесь царила природа.
Лицо королевы снова прояснилось, ее глаза засияли обычным огнем.
— Ведь здесь хорошо, не правда ли? — повторила она.
— Хорошо везде, где находится ваше величество, — сказал барон почти нежным тоном.
Королева не обратила на это внимания. Могла ли она заподозрить этого сорокапятилетнего человека с седеющими волосами, которого ради этого и выбрала своим кавалером?
— Ах, — сказала она с очаровательной улыбкой, прислушиваясь к пению птички, — мне кажется, что сама природа приветствует меня, а мне часто чрезвычайно необходимо слышать ласковые, приветственные голоса. Сегодня я пережила уже так много горького, барон, что песенка этой птички явилась как бы бальзамом для моего сердца.
— Ваше величество были в Париже? — нерешительно спросил Безанваль, бросив на огорченное лицо королевы испытующий взгляд своих умных черных глаз.
— Да, — снова просветлев, сказала Мария-Антуанетта, — и добрые парижане приветствовали супругу своего короля и мать «детей Франции» с огромным энтузиазмом.
— Нет, ваше величество, — вспыхнув, возразил герцог, — они приветствовали с диким энтузиазмом прекраснейшую женщину, обожаемую королеву, мать всех страждущих.
— Но и в эту радостную мелодию замешался диссонанс, — задумчиво сказала королева. — Поверьте, Безанваль, не все идет так, как следует; есть что-то такое в воздухе, что наполняет мое сердце тревогой и страхом. Я чувствую, словно над моей головой занесен дамоклов меч и мои руки слишком слабы, чтобы удержать его.
— Горе государственным изменникам, горе преступникам, осмеливающимся поднять меч на королеву! — с жаром воскликнул Безанваль.
— Горе им, но горе и мне, — с кроткой печалью сказала Мария-Антуанетта. — Сегодня у меня было бурное объяснение с принцессой Аделаидой; она явилась герольдом, возвещающим мне начало боевого турнира.
— Она опять осмелилась делать упреки вашему величеству? Но откуда берут эти люди свои отравленные стрелы, чтобы уязвлять благороднейшее и прекраснейшее в мире сердце?
— Они берут их из своей зависти, из ненависти к австрийскому