Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы правы, — согласился Беркин.
— Ах ты, моя красавица, моя красавица, — вдруг пропищал Маршалл высоким фальцетом, отчего Беркин почувствовал отчаянное желание расхохотаться.
— Кто выиграл гонку, Лаптон? — обратился он к новобрачному, чтобы скрыть приступ подступающего смеха.
Новобрачный вынул изо рта сигару.
— Гонку? — переспросил он, и легкая улыбка пробежала по его лицу. Ему явно не хотелось говорить о беге наперегонки к церкви. — Мы прибежали одновременно. Она первой коснулась двери, но я успел схватить ее за плечо.
— О чем это вы? — заинтересовался Джеральд.
Беркин посвятил его в то, что жених и невеста затеяли беготню перед венчанием.
— Гм, — неодобрительно хмыкнул Джеральд. — А что заставило вас опоздать?
— Лаптон затеял разговор о бессмертии души, — ответил Беркин, — а потом не мог отыскать крючок для застегивания пуговиц.
— Ну и ну! — вскричал Маршалл. — Думать о бессмертии души в день собственной свадьбы! Неужели не нашлось другой темы?
— А что в этом плохого? — спросил новобрачный, его чисто выбритое лицо морского офицера залилось краской.
— Можно подумать, что ты отправлялся на казнь, а не на венчание. Бессмертие души! — повторил Маршалл с издевательской интонацией.
Но его реплика успеха не имела.
— И что ты на этот счет решил? — поинтересовался Джеральд, сразу же навостривший уши, услышав, что речь зашла о метафизическом споре.
— Сегодня душа тебе не потребуется, дорогой, — сказал Маршалл. — Только помешает.
— Господи! Маршалл, пошел бы ты и поговорил с кем-нибудь еще, — воскликнул, не выдержав, Джеральд.
— Да с радостью! — рассердился Маршалл. — Здесь слишком много болтают о душе, черт подери…
И он удалился разгневанный. Джеральд проводил его злым взглядом, который становился по мере удаления плотной фигуры зятя все спокойнее и дружелюбнее.
— Хочу тебе вот что сказать, Лаптон, — произнес Джеральд, резко поворачиваясь к молодожену. — В отличие от Лотти, Лора не привела в семью болвана.
— Утешайся этим, — рассмеялся Беркин.
— Я не обращаю на таких внимания. — Новобрачный тоже засмеялся.
— Но расскажите об этом состязании. Кто его начал? — спросил Джеральд.
— Мы опаздывали. Лора уже поднялась по лестнице на церковный двор, когда подъехала наша коляска. Она увидела Лаптона, и тот стрелой понесся к ней. И тут она побежала. Не понимаю, почему ты так рассердился. Это что, унижает твою фамильную честь?
— Можно сказать и так, — ответил Джеральд. — Если ты за что-то берешься, делай это как следует или не делай вообще.
— Хороший афоризм, — отозвался Беркин.
— Ты со мной не согласен? — спросил Джеральд.
— Отчего же. Но меня утомляет, когда ты начинаешь говорить афоризмами.
— Пошел к черту, Руперт. Не только тебе сыпать ими.
— Вот уж нет. Я пытаюсь избавиться от них, ты же их вечно извлекаешь на свет божий.
Джеральд мрачно усмехнулся его шутке. Затем сделал неуловимое движение бровями, как бы освобождаясь от неприятных мыслей.
— Так ты не веришь в необходимость соблюдать определенные нормы поведения? — строго потребовал он ответа.
— Нормы? Вот уж нет. Ненавижу нормы. Впрочем, для черни они необходимы. Но если ты что-то собой представляешь, слушай только себя и делай то, что нравится.
— Что ты подразумеваешь под «слушай себя»? — спросил Джеральд. — Это из разряда афоризмов или клише?
— Поступай так, как хочется. Порыв Лоры, побежавшей от Лаптона к церковным дверям, кажется мне великолепным. В каком-то смысле это почти шедевр стиля. Действовать спонтанно, повинуясь инстинкту, — одна из труднейших вещей на свете и единственная по-настоящему аристократическая.
— Надеюсь, ты не ждешь, что я отнесусь серьезно к твоим словам? — сказал Джеральд.
— Как раз жду, Джеральд. А я мало от кого этого жду.
— Тогда, боюсь, я тебя разочарую. Ведь по-твоему люди должны делать лишь то, что им нравится.
— Именно это они и делают. Но мне бы хотелось, чтоб они полюбили в себе личность — то, что делает их уникальными, отличными от других. Они же предпочитают подстраиваться под остальных.
— Что касается меня, — решительно произнес Джеральд, — то я бы не хотел жить среди людей, действующих спонтанно и повинующихся импульсу, как ты это называешь. В таком мире все тут же перережут друг другу глотки.
— Из твоих слов можно заключить, что тебе самому хочется перерезать другим глотки.
— Из чего это следует? — сердито спросил Джеральд.
— Никто не станет резать другому горло, если тот сам этого не хочет: если жертва не хочет быть зарезанной, ее не зарежут. Это истина. Чтобы свершилось убийство, нужны двое: убийца и жертва. Жертва — человек, которого можно убить, в глубине души он страстно желает быть убитым.
— Иногда ты несешь дикую чушь, — сказал Джеральд. — Никто не мечтает о том, чтобы ему перерезали горло, хотя многие с удовольствием оказали бы нам подобную услугу.
— Опасная точка зрения, — заметил Беркин. — Неудивительно, что ты боишься самого себя и что ты несчастлив.
— Почему это я боюсь себя? — возмутился Джеральд. — И несчастливым себя тоже не считаю.
— Похоже, у тебя есть потаенное желание быть зарезанным — вот тебе и кажется, что все точат на тебя кинжалы.
— Откуда ты это взял? — изумился Джеральд.
— Да все от тебя, — ответил Беркин.
Мужчины замолчали, между ними возникла странная враждебность, очень близкая к любви. Так случалось всегда, завязавшийся разговор постоянно подводил их к опасной черте, необъяснимой, рискованной близости, которая могла обернуться ненавистью, любовью или и тем, и другим. Расставались они с напускной беспечностью, словно расставание было чем-то незначительным. И действительно считали его таковым. Однако сердце каждого после этих встреч оставалось обожженным. Невидимый огонь сжигал их. Но они никогда не признались бы в этом, желая сохранить легкие приятельские отношения — и не больше. Никаких пылких чувств — это было бы не мужественно и неестественно, считали они, совсем не веря в возможность глубоких отношений между мужчинами, и это неверие мешало развитию сильного, но постоянно подавляемого дружеского порыва.
Школьный день близился к концу. Шел последний урок, в классе была спокойная, ровная атмосфера. Проходили основы ботаники. Парты были завалены сережками орешника и ивы, ученики старательно их рисовали. Но солнце клонилось к закату, рисовать становилось все труднее. Урсула, стоя перед классом, старалась вопросами подвести детей к пониманию структуры и значения соцветия сережек.