не была пуста в часы, свободные от классов; читались наперерыв русские и иностранные журналы, при неумолкаемых толках и прениях; всему живо со-чувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное…»

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АЛЕКСАНДРА МУРАВЬЕВА[9]

«Мой брат был на семь лет старше меня. С раннего возраста своего он проявлял самые блестящие способности, любовь к науке, приятный характер, восторженный патриотизм. Моя добрая и почтенная матушка после смерти нашего отца, которого она обожала, удалилась в Москву, чтобы посвятить себя исключительно воспитанию своих детей. Лето памятного 1812 года мы проживали на даче в окрестностях Москвы.

Успехи, одержанные над нами врагом, отступление нашей армии до сердца России раздирали душу моего брата. Он ежедневно досаждал матушке, чтобы добиться от нее дозволения поступить на военную службу. Он стал грустным, молчаливым, потерял сон. Матушка, хотя и встревоженная его состоянием, не могла дать ему столь желанное разрешение по причине его здоровья, которое у него в детстве было слабое. Матушка не допускала, что он сможет перенести лишения утомительного похода. Однажды утром, когда мы собрались за чайным столом, моего брата не оказалось. Его ищут повсюду. День проходит в томительной тревоге. Брат скрылся рано утром, чтобы присоединиться к нашей армии, приближавшейся к стенам Москвы. Он прошел несколько десятков верст, когда его задержали крестьяне. Без паспорта, хорошо одетый — и у него находят карту театра войны и бумагу, на которой написано расположение армий противников! С ним обращаются худо, его связывают; возвращенный в Москву, он был брошен в городскую тюрьму. Генерал-губернатор граф Растопчин призывает его, подвергает его допросу. Удивленный таким патриотизмом в столь молодых годах, он отсылает его к матери, поздравляя ее, что у нее есть сын, воодушевленный столь благородными и столь возвышенными чувствами. Я был очень молод, но эта трогательная сцена возвращения, объятия, слезы матушки — живы и по сие время в моей памяти.

Блестящее образование, полученное моим братом, позволило ему быть выпущенным (на другой год) в качестве офицера в Главный штаб. Он проделал с отличием походы 1813, 1814 и 1815 годов…»

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МАТВЕЯ МУРАВЬЕВА-АПОСТОЛА

«26 августа 1812 г. еще было темно, когда неприятельские ядра стали долетать до нас. Так началось Бородинское сражение. Гвардия стояла в резерве, но под сильными пушечными выстрелами. Правее 1-го баталиона Семеновского полка находился 2-й баталион. Петр Алексеевич Оленин, как адъютант 2-го баталиона, был перед ним верхом. В 8 час. утра ядро пролетело близ его головы; он упал с лошади, и его сочли убитым. Князь Сергей Петрович Трубецкой, ходивший к раненым на перевязку, успокоил старшего Оленина тем, что брат его только контужен и останется жив. Оленин был вне себя от радости. Офицеры собрались перед баталионом в кружок, чтобы порасспросить о контуженном. В это время неприятельский огонь усилился, и ядра начали нас бить. Тогда командир 2-го баталиона полковник барон Максим Иванович Де-Дама, скомандовал: «Г-да офицеры, по местам». Николай Алексеевич Оленин стал у своего взвода, а граф Татищев перед ним у своего, лицом к Оленину. Они оба радовались только что сообщенному счастливому известию; в эту самую минуту ядро пробило спину графа Татищева и грудь Оленина, а унтер-офицеру оторвало ногу. Я стоял в 3-м баталионе вместе с Иваном Дмитриевичем Якушкиным и конечно не смел отлучаться со своего места; следовательно, ядрами играть не мог…

Я получил знак отличия военного ордена по большинству голосов от нижних чинов седьмой роты полка… Каждый раз, когда я ухожу от настоящего и возвращаюсь к прошедшему, я нахожу в нем значительно больше теплоты. Разница в обоих моментах выражается одним словом: любили. Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самую жизнь, ради любви к отечеству было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма. Бог свидетель этому».

Эти строки Матвей Муравьев-Апостол продиктует через 70 лет после Бородинского сражения, 90-летним, почти слепым старцем. «Мы были дети 1812 года» — крылатая фраза запомнилась многим, перешла в книги, учебники истории.

Бородинская битва — одна из самых ожесточенных в мировой истории. С обеих сторон легло более 100 тысяч человек.

Рядом с будущим революционером Матвеем Муравьевым-Апостолом стоял другой — Иван Якушкин. Младший брат, Сергей Муравьев-Апостол, здесь же, неподалеку, при ставке Кутузова. Через месяц после сражения ему исполнится 16 лет.

Кто еще здесь из будущих декабристов? Девятнадцатилетний прапорщик Павел Пестель ранен в ногу и награжден золотой шпагой за храбрость — такой же, как смелые кавалергарды ротмистр Сергей Волконский и штаб-ротмистр Михаил Лунин (недавно просившийся у начальства отправиться с кинжалом в ставку французов и заколоть Наполеона); двадцатилетний адъютант Багратиона Василий Давыдов находится в самом горячем месте, на левом фланге, и видит, как смертельно ранят его генерала.

Впрочем, здесь же, у Бородина, держат позиции и старшие родственники будущих декабристов, и приятели их, и завтрашние враги: те, кто уйдет в Сибирь, и те, кто их пошлет. Но это — через 14 лет, теперь же все тут.

Отечественная война стала хорошей школой и для солдат — вчерашних крепостных. «Народная война 1812 года вызвала такую уверенность в народной силе и патриотической восторженности, о коих до того времени никакого понятия, никакого предчувствия не имели», — запишет позднее Андрей Розен. Об этом же говорит и Иван Якушкин:

«Война 1812 г. пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом существовании. Все распоряжения и усилия правительства были бы недостаточны, чтобы изгнать вторгшихся в Россию галлов и с ними двунадесять языцы, если бы