— Отчего же прекратить? Это всего лишь царапина, а не тяжелое ранение, — ответил тот, вручая свое оружие Курту.

— Я гляжу, вы спешите умереть, господин Мюллер.

— Да и вы тоже.

— Поверьте мне. Смерть не такая уж и замечательная, как кажется. Жизнь дается только один раз.

— Откуда вам знать, господин барон? Разве вы умирали?

— И не один раз, господин Мюллер. Поверьте мне на слово.

Фон Штрехендорф удивленно взглянул на приятеля, но ничего не сказал, да и сам Сухомлинов не стал вдаваться в подробности того, что совсем недавно он был совершенно другим. Знать тайну его перемещения из одного времени в другое, а тем более из одного тела в другое, кроме него, никому не обязательно.

Пистолеты розданы. И оба выстрела прозвучали одновременно. Все окуталось дымом. Сухомлинов точно знал, что Мюллер в него не попал, а вот попал ли он сам? Подбежал фон Штрехендорф. Оглядел его с ног до головы. Убедился, что цел. И тут раздался голос Курта.

— Прискорбно, — проговорил Сухомлинов, повернувшись к секундантам. — Выходит, я втянул вас в неприятности. Пастор мне ведь говорил, что слухи уже пошли. Я пытался остановить.

Мысль о том, что судьба все же издевается над ним, не давала Сухомлинову покоя. Оставалось надеяться, что она вновь выкинет какой-нибудь фортель.

— Нужно распространить слух, — проговорил Курт, — что господин Мюллер уехал в дикую Россию. Если уговорить пастора, то тогда все поверят.

— Пастора, — прошептал Сухомлинов.

Игнат Севастьянович прекрасно понимал, что задаром тот ничего делать не будет, а уж тем более зная настоящую причину. Решение нашел Курт.

— Господа, неужели вы считаете, что мой приятель оставил бы в живых барона?

Оба гусара удивленно взглянули на Вернера.

— Я не знаю истинных причин, — продолжал секундант, — но Мюллер специально спровоцировал вас. Сначала он попытался задеть вашу честь, но вы сдержались. Затем задел девушку, и вы не выдержали. Ваша реакция была молниеносной. Один удар, и Мюллер лежал на полу. Честно признаться, такой реакции он от вас не ожидал, но это было даже лучше. Зная, как вы прекрасно владеете саблей, мой друг выбрал пистолеты. Прогадал. Фортуна отвернулась от него. Финал вы сами видите.

— К чему это все, господин Вернер? — полюбопытствовал Иоганн.

— А к тому, что господин Мюллер прихватил лопаты, чтобы придать тело барона земле. Он хотел сообщить, что дуэль не состоялась. Вы приняли его извинения и, не заезжая в бывший свой замок, который подарили ему в качестве морального удовлетворения, уехали в Австрию. Так как опасались, что только за одно участие в дуэли вам уготована смертная казнь. Мюллер постарался бы, чтобы вас не стали искать.

— А если мы поступим точно так же? — спросил Сухомлинов.

— Боюсь, господин барон, — проговорил Курт, — у вас нет тех денег, коими владел покойный.

— Плохо. И что же нам остается делать?

— Придать, — секундант кивнул в сторону Мюллера, — тело земле. И пустить слух, как вы и предлагали, что господин Мюллер уехал из Пруссии в неизвестном направлении. Как он выезжал из своего дома в ваш замок, никто не видел. Скажем, что Мюллер просто испугался поединка и предложил ретироваться до лучших времен.

— А ведь отлично придумано! — воскликнул фон Штрехендорф. — Ну и где наши лопаты?

Тело господина Мюллера предали земле. Пастору посулили денег на собор, и тот пообещал уладить проблемы. Увиделись с Катрин. Девушка очень опечалилась отъезду барона. У Сухомлинова на секунду промелькнула мысль, что та была влюблена в Адольфа. После обеда выехали из замка, а уже через пять часов остановились на постоялом дворе, где и столкнулись с гонцом от полковника Винтерфельда. Тот приказывал немедленно прибыть в полк, так как начиналась военная кампания против австрийских войск, и полк Черных гусар должен был скрестить свое оружие против армии Надасти.

— Сегодня переночуем в гостинице, — проговорил Сухомлинов, складывая письмо. — А завтра поутру выступим в дорогу. Вряд ли эти несколько часов что-то изменят.

Ночью, когда фон Штрехендорф сладко посапывал в постели, накинув доломан и прихватив трубку, Сухомлинов выскользнул на улицу. Нашел недалеко от постоялого двора поваленное дерево. Разместился на нем и закурил.

В голове у него вновь кружились мысли. После того, как Сухомлинов избежал смерти на дуэли, жизнь стала приобретать новые краски. Ясно было одно, что вернуться в свое время он не мог. Игнат Севастьянович выпустил колечко дыма в черное звездное небо и вздохнул. Там, во время самой ужасной войны в истории человечества, он погиб. Здесь же его судьба неопределённа. Он совершил убийство, пусть и по правилам дуэльного кодекса. Но все равно, как бы это ни именовалось, это было преступление. А как говаривал Сократ: «Все тайное становится явным». Кто-нибудь проговорится, и слухи дойдут до высших инстанций, а тогда смертной казни не избежать.

— А что мне делать? — произнес вслух старшина. — Бежать в Россию, где я буду обычным немцем без званий и имени? Остаться в Пруссии, ввязавшись в кровавую войну?

Ответов не было. И все же выход, по мнению Игната Севастьяновича, пока был.

Австро-прусская война за наследство могла стать отправной точкой. Там, глядишь, если отличишься в сражении, старик Фриц может простить его за необдуманный и дерзкий поступок, пусть и защищавший женскую честь.

Сухомлинов затушил трубку. Выбил остатки табака на землю и направился на постоялый двор. Проскользнул в комнату. Иоганн фон Штрехендорф по-прежнему мирно посапывал в постели. Старшина улыбнулся. Вот кому можно позавидовать. Так же над головой висит дамоклов меч, а ему хоть бы что, спит как убитый.

Сухомлинов стянул сапоги. Забрался в постель, натянул одеяло чуть ли не по макушку и уснул.

Проснулся он с первыми петухами. Его приятель был уже на ногах и брил подбородок.

— Горазды вы спать, Адольф, — проговорил он.

— Устал, как собака. Все опасаюсь, как бы нас с вами за участие в дуэли не арестовали.

— А чего опасаться? — улыбнулся гусар. — Когда дойдет слух о случившемся, мы уже будем биться с австрияками. А там, глядишь, либо прославимся, либо Бог приберет нас к себе.

— Я бы не хотел так рано умирать, — проговорил Сухомлинов, поднимаясь с кровати и одеваясь.

— У нас с вами, барон, просто нет выбора, — молвил Иоганн. — Черные гусары долго не живут.

Гогенфридберг.

Июнь 1745 года.

В костре потрескивал хворост. Серый дым устремился в тесное ночное небо. Доносилось ржание лошадей, громкие разговоры и задорный смех гусаров над сальными шуточками. Кто-то чистил сабли, кто-то возился с конской сбруей.

Барон Адольф фон Хаффман пошевелил веткой в костре. Оглядел своих приятелей: Иоганна фон Штрехендорфа и Ганса Шнейдера. Улыбнулся, оскалив нечищеные желтые зубы. Как ни пытался бывший царский офицер их выбелить, у него ничего не получалось. В итоге вынужден был смириться, посчитав, что виной всему, скорее всего, трубка. Попытался бросить, но не смог, все равно, ни сигарет, тех, что курил во времена Российской империи, ни папирос, коими баловался в совдеповские времена, тут найти было невозможно. Та память, что досталась Сухомлинову в наследство от предшественника, позволила ему быстро освоиться с непривычной по своей конструкции трубкой. Например, барон выяснил, что его предшественник, в отличие от его приятелей, которые табак утрамбовывали в чашечке тампером, делал это с помощью большого пальца. Табак предпочитал хранить в кисете, не иначе подаренном когда-то дамой, с вышитой серебряными нитками латинской буквой Н. К тому же имелось огниво. Это тебе не коробку с папиросами в кармане френча таскать. Да и набивал трубку фон Хаффман как попало.