Он простоял на своем наблюдательном посту, наверное, с полчаса, когда заметил женщину, с виду похожую на кухарку, — она шла вверх по тропе, нагруженная тяжелой корзиной с провизией. Мегрэ она увидела, лишь поравнявшись с ним. Его громадная фигура, неподвижно застывшая у стены на продуваемой ветром улочке, настолько испугала ее, что она бросилась бежать.

По всей видимости, она работала на одной из вилл наверху. Через несколько минут из-за поворота вышел мужчина, посмотрел на Мегрэ издали, потом к нему подошла женщина, и они вместе вернулись к себе.

Положение становилось смешным. Мегрэ знал, что у него не больше десяти шансов из ста на успех этого длительного ожидания.

Тем не менее он не двинулся с места, и все из-за какого-то подсознательного упрямства, которое и предчувствием-то нельзя было назвать.

Скорее это была собственная теория — он никогда не пытался ее развить, но она существовала, невысказанная, у него в голове: он называл ее для себя «теорией трещины».

Каждый преступник, каждый злоумышленник — все же человек. А кроме того — и это главное, — игрок, противник, которого полиция старается найти и с которым, как правило, ведет борьбу.

Совершено убийство или какое-нибудь преступление.

Следствие начинается на основе более или менее объективных данных. Это задача с одним или множеством неизвестных — ее-то и должен решить разум.

Мегрэ действовал, как все. Как все, он использовал те необычные методы, которые были переданы в распоряжение полиции бертильонами, рейсами, локарами[6]и постепенно стали настоящей наукой.

Но комиссар подстерегал, искал, ждал именно трещину.

Иначе говоря, тот момент, когда за игроком встает человек.

В «Мажестике» он имел дело с игроком.

Здесь, он это предчувствовал, все обстояло по-другому.

Мирная, благоустроенная вилла выпадала из той атмосферы, в которой вел свою игру Петерс Латыш. Эта женщина, дети, которых Мегрэ видел и чьи голоса слышал, — все это принадлежало другой жизни, входило в другую нравственную систему.

Вот поэтому он и стоял одиноко на липком ветру, борясь с собственным отвратительным настроением, потому что больше всего на свете любил чугунную печку у себя в кабинете, где ждали его на столе кружки с пенистым пивом.

Когда Мегрэ решил занять свой наблюдательный пост на этой улочке, было половина одиннадцатого. В половине первого он услышал в саду скрип гравия под чьими-то ногами, увидел, как быстрым и точным движением была распахнута калитка и метрах в десяти от комиссара появился мужчина.

Скрыться было некуда. Поэтому комиссар неподвижно или скорее равнодушно застыл на месте, широко расставив ноги, облепленные промокшими брюками.

Мужчина, вышедший из калитки, поднял воротник дешевого макинтоша с поясом. На голове у него была старая кепка.

В таком виде он казался почти молодым. Засунув руки в карманы, вобрав голову в плечи и поеживаясь от резкой смены температуры, он начал спускаться по тропинке.

Пройти ему предстояло в каком-нибудь метре от комиссара. Именно в этот момент он замедлил шаг, вытащил из кармана папиросы и закурил.

Казалось, он делает это нарочно, чтобы полицейский мог внимательнее рассмотреть его лицо при свете зажженной спички.

Мегрэ пропустил мужчину вперед, затем, нахмурившись, двинулся следом. Трубка потухла. Весь его вид выражал недовольство и в то же время нетерпеливое желание понять.

Дело в том, что мужчина в макинтоше был похож на Латыша и все-таки им не был. Роста он был такого же — приблизительно метр шестьдесят восемь. Да и лет ему можно было дать столько же, хотя в таком виде, как сегодня, он выглядел скорее двадцатишестилетним парнем, чем человеком, которому перевалило за тридцать.

Имелись все основания считать его оригиналом того словесного портрета, который Мегрэ знал наизусть и который в отпечатанном виде лежал у него в кармане.

И все-таки это был другой человек! Выражение глаз, например, было более неопределенным, тоскливым. Они были светло-серые, как будто промытые дождем.

Маленьких светлых усиков, подстриженных щеточкой, тоже не оказалось. Но дело было не в этом.

Мегрэ поразило другое. В его манере держаться не было и намека на выправку офицера торгового флота. Такой человек не мог жить на этой вилле, вести размеренный буржуазный образ жизни, воплощением которого был этот дом.

Стоптанная, старая обувь. А так как мужчина поддернул брюки, чтобы не запачкаться в грязи, комиссар увидел простые серые застиранные носки с грубой штопкой.

Макинтош был заляпан грязными пятнами. Весь облик этого человека подходил к типу людей, которых Мегрэ хорошо знал, — типу европейского бродяги, зачастую выходца из Восточной Европы. Они ютятся в самых скверных меблированных комнатах Парижа, случается, ночуют и на вокзалах, редко появляются в провинции, ездят в третьем классе или зайцем, на подножке вагона и в товарных поездах.

Все это подтвердилось уже через несколько минут. В Фекане нет трущоб в прямом смысле этого слова. Однако там, где кончается порт, есть несколько грязных бистро, куда чаще заглядывают грузчики, чем рыбаки.

В десяти метрах от этих заведений находилось чистое, светлое, приличное кафе. Так вот, туда мужчина в макинтоше и не подумал заглянуть, а самым непринужденным образом вошел в самое грязное бистро и с видом, не оставляющим никаких сомнений, облокотился о стойку, обитую цинковым железом.

Так запросто в подобные заведения входят только завсегдатаи. Даже если бы Мегрэ вздумалось передразнить его, из этого бы ничего не получилось.

Мегрэ вошел следом. Мужчина заказал некое подобие абсента и молча застыл, уставившись в пространство и не обращая никакого внимания на стоявшего рядом комиссара.

Под расстегнутой одеждой виднелось сомнительной чистоты белье.

Переодеться таким образом невозможно. Рубашка, воротничок которой дошел до состояния веревки, не менялась неделями. В ней спали Бог весть где! В бистро было жарко.

А снаружи по-прежнему лил дождь.

Костюм на мужчине был не лишен элегантности, но носил на себе отпечаток все того же грязного бродяжничества.

— По второй!

Стакан был пуст. Хозяин наполнил его снова, подал заказанную Мегрэ стопку водки.

— Значит, опять в наших краях?

Мужчина не ответил, залпом, как и первый, выпил второй аперитив, отодвинул от себя пустой стакан и знаком велел хозяину налить еще.

— Есть будете? У меня сегодня маринованная селедка.

Мегрэ стал продвигаться к маленькой печке, подставляя исходящему от нее теплу спину, пальто на которой блестело, как поверхность мокрого зонтика. Хозяина не смутило молчание посетителя. Он бросил быстрый взгляд на комиссара и продолжал, обращаясь к мужчине в макинтоше: