Сразу же она поползла через полоску пляжа к океану, до него было десять ярдов. Я вдруг почувствовал желание что-то крикнуть ей, заставить ее отозваться. Спрыгнул на песок и пошел к ней. Когда я охватил ее хвост руками, она испустила вопль. Вывернув хвост, я заставил ее перевернуться на спину. Глаза ее потемнели, торс поднялся, и она угрожающе щелкнула зубами. Неожиданно для себя я ударил ее по лицу. Она опять простерлась на песке. В руке осталось ощущение ожога. Из раны у нее на голове побежала свежая кровь. Закинув руки, она лежала неподвижно, вся опутанная волосами.

Я пытался придумать, что бы такое сказать. Сверкнула молния; я успел сосчитать до двух, и грянул гром. Дождь хлынул сильнее. По обе стороны хвоста у нее были еще два малых плавника. Чуть ниже половины длины посередине тоже был плавник, а ниже плавника отверстие. Она так выгнулась, закинув голову назад, что глаза смотрели на воду. Капли дождя разбивались в мелкие брызги о ее щеки. Я положил ладонь ей на живот. На нем я заметил характерные морщины послеродовых растяжек. Живот слегка вздрагивал. Я передвинулся вперед и был теперь над нею. Ее рот был слегка приоткрыт, словно она только что произнесла какое-то слово.

Я склонился к ней лицом, потом опустился весь. Почувствовал, как под грудной клеткой сплющиваются ее груди. Дыхание, исходящее из ее носа, овевало мне лицо, и я нежно поцеловал ее в холодные соленые губы. И вновь поцеловал, думая о том, как много всякого прошло через ее рот – соленая вода, водоросли, рыба. Губами я раскрыл ее губы и протиснул ей в рот язык. Почувствовал вкус, которого не распознал. Мне представились темные подводные закоулки, спокойные даже в бурю – такие, где в холодном безмолвии плавают медузы, акулы и всякие прочие твари; представились толщи вод, в которые тонущие корабли опускаются минутами, часами, может быть даже целыми днями, и лишь вырывающиеся из них струи пузырьков летят вверх и лопаются на поверхности.

Я почувствовал под ладонями мышцы ее спины, стал разминать их. Но тут меня внезапно охватил стыд, и я встал.

Она не двинулась, и я испугался, что из-за меня она так и останется здесь лежать. Но потом она медленно перевернулась и подползла к воде. Вскоре вода подступила к ее локтям, захлестнула торс. Набежала волна, накрыла с головой. Ее хвост поднялся, ударил по воде, и она исчезла.

Возможно, этот голубь побывал в лапах у кошки. На самом солнцепеке он лежал за университетской церковью на тротуаре с прокушенной в нескольких местах головой. На вид он был мертвым, лишь чуть вздымалась и опадала спинка – значит дышит. Досадуя, что именно ему попалась на глаза полумертвая птица, он сел около голубя на корточки, присмотрелся. На обращенный вверх глаз птицы натекла кровь, и она не могла сморгнуть ослепившую ее лужицу. Из клюва торчал кончик сероватого языка и слабо подергивался. День был жаркий, и он подумал, не принести ли птице воды, хотя она, вероятно, и пить-то уже не сможет. Будет медленно, болезненно умирать.

Труднее всего было выносить этот залитый кровью глаз, его проглядывающую сквозь кровь черноту и возникающий в сознании вопрос, не на него ли этот глаз смотрит.

Немного помедлив, он встал. Пошел в библиотеку, где всегда царила успокоительная прохлада. По пути сам себе дал обещание. В зале выписал книгу, нужную для курсовой работы. Потом вернулся посмотреть – может быть, голубь уже умер? Нет, не умер. С тех пор птица явно пыталась сдвинуться, потому что крыло под ней теперь было неловко подогнуто. Он огляделся по сторонам, но он и голубь были одни. Окна окружающих кирпичных зданий, все как одно, отражали солнце.

– Я обещал себе, – произнес он.

Он поглядел вокруг в поисках какого-нибудь большого камня или деревянной палки, чтобы добить птицу. Обещание показалось ему диким, возможно, даже невыполнимым. Вспомнилось, как в детстве он убил несколько птиц из духового ружья, и после каждого такого убийства наступал черед тайных похорон. Но теперь не было даже простейшего орудия.

То был вылизанный, ухоженный студенческий городок, и в поисках чего-нибудь твердого он обошел вокруг церкви и осмотрел весь газон. Шел медленно, заглядывал под деревья и в затененные углы у стен домов, но не нашел ничего. В конце концов повернул обратно к голубю, твердя по дороге: «Хоть бы он уже умер».

Но нет. Он опять двигался. Его голова теперь была подогнута вниз, под туловище. Одно крыло поднялось и опало, и снова поднялось. Вдруг осенило: на ближней стоянке его машина. От этой мысли пришло облегчение пополам с испугом. Поднял голубя.

В руке птица забилась, пыталась вырваться, пока он крепче не охватил крылья пальцами, чтобы она не могла ими пошевелить. Птица уронила голову и больше не сопротивлялась. Он ощущал частое биение ее сердца – удары почти сливались один с другим.

– Прости меня, прости, прости… – повторял он.

Он положил птицу под переднее колесо. Та захлопала крылом, сдвинулась, описала полукруг и замерла. Отходя от голубя, он испытывал ощущение, что самое трудное позади, что, крепко сжав голубя в руке, он принял на себя ответственность и, положив начало движению, избавился от необходимости себя принуждать, потому что самой своей инерцией оно помогает ему довести дело до конца. Не оглядываясь на голубя, сел в машину, сдал назад и, медленно двинувшись, подъехал к самому голубю колесом. «Господи», – проговорил он и нажал на газ. Машина дернулась, он нажал сильнее и почувствовал, как машина слегка качнулась, наехав на птичье тельце.

В ошеломлении он вылез из машины и направился опять к библиотеке. Книга исчезла, и он не помнил, когда выпустил ее из рук – когда брал голубя или раньше. Она лежала в траве у церкви, и он поднял ее, собираясь вернуться в библиотеку и почитать. Но не смог. С голубем дело было не кончено. Следовало увидеть его мертвым.

Когда он вернулся к машине, нашел только кровавое пятно и несколько перьев. Поднимаясь с корточек, вздрогнул, услышав крик. Несмотря на то, что половина тела у голубя была сплющена, тот стоял в нескольких футах впереди машины на траве газона. На вид он сделался больше, чем был: проехав по нему, машина удлинила его тело, к тому же у него еще и голова как-то раздулась, став размером чуть не с кулак. Птица опять испустила крик и скакнула в его сторону. Попятившись, он споткнулся, а голубь, вновь деревянно скакнув к нему, упал и замер, лишь одна нога продолжала дергаться. Птичья лапа вздрагивала, словно переломанные и сцепившиеся друг с другом когти пытаются разъединиться. И опять послышался этот крик.

– Господи, – сказал он. Залез в машину и отъехал назад. Но на сей раз вперед поехал аккуратнее: открыв дверцу и высунувшись, убедился, что голова голубя в точности перед шиной. Прежде, чем птица успела сдвинуться, дал газу. Череп лопнул гораздо громче, чем он ожидал. Как после выстрела из ружья, эхо разнеслось по всему кампусу, который в остальном был совершенно тих.

Почти что выпав из машины, он чуть не бегом бросился прочь от стоянки. Книга опять куда-то подевалась, но ему уже было плевать. Оказавшись в библиотеке, плюхнулся на диван, отдавшись прохладе помещения и запаху книг, от которого это место казалось родным, но успокоиться не удавалось. Сердце в груди так и бухало, в желудке стояла какая-то гадость. Хотелось зацепиться за проходящих людей, за их лица, но глаз было не поднять. Почувствовав невероятную усталость, он осознал, что придется вновь туда возвращаться. Он должен увидеть птицу и понять, что это был за взрыв, от которого до сих пор звон в ушах.