Голоса элиты, например священника-пуританина Джона Бринслея в 1645 году, полностью соглашались с этой оценкой. Согласно его проповедям, женщины «естественно более склонны к тому, чтобы быть обманутыми или введенными в заблуждение». Женщины слабы умом, постоянно ошибаются и склонны к мелочной злобе, так что к ним не нужно относиться слишком серьезно. Для мужчины, в частности, отмахнуться от гневных слов женщины часто будет не только самым дешевым, но и сравнительно простым вариантом, который еще и позволит ему посмеяться вместе с другими мужчинами над несовершенством женщин, которым уж точно не стоит доверять. Суды относились к словам женщин примерно с таким же скептицизмом: мужчинам-свидетелям, ответчикам и истцам задавали в первую очередь вопросы об их финансовой независимости (ее отсутствие открывало широкие возможности для взяток и запугивания), а вот женщин спрашивали, способны ли они понять судебные клятвы, говорить правду и сохранять «честность» в сексуальных отношениях.

Еще, конечно, бывали и чуть более мягкие степени оскорбления, недостаточно серьезные, чтобы обратиться из-за них в суд. Как ни парадоксально, именно благодаря судебным делам мы иногда узнаем о попытках добиться такого баланса: сказать что-то достаточно оскорбительное, чтобы жертве стало обидно, но при этом избежать слов и фраз, за которые в самом деле можно попасть под суд. «I am a better woman than Mrs Dugress. I never showed my arse in an alehouse, nor pawned my muff for drink» («Я – женщина получше, чем миссис Дагрис. Я-то никогда не показывала своей жопы в пивнушках и не сдавала свою муфту за бухло» – «muff» в данном случае означает «влагалище»). К сожалению для этой прихожанки, уловка не удалась; да, она, конечно, использовала эвфемизм вместо слова «шлюха», но описание получилось слишком уж картинным.

Если на вас все-таки подавали в суд за оскорбление, это был еще не конец света. Примерно три четверти дел не доходили до конца; большинство из них регулировались до суда в частном порядке. Часто целью судебного иска было как раз подобное урегулирование, при котором клеветник публично отрекался от своих слов и извинялся. Если дело действительно заканчивалось официальным приговором, наказание тоже заключалось в извинениях, а также в публичных ритуалах позора. Клеветника могли, например, заставить одеться в белую простыню, прийти в церковь и встать перед всем приходом, чтобы все показывали на него пальцами, цыкали и смеялись, или же принести очень специфические извинения, иногда зачитывая или повторяя слова, написанные судом. Кроме того, с него могли потребовать денежной компенсации в адрес оклеветанного или оплаты судебных издержек.

Но несмотря на то что большинство оскорблений оставалось безнаказанными – жертва была либо слишком бедна, либо просто предпочитала не обращать внимания, либо вы успевали вовремя извиниться, – была и другая опасность: слишком увлечься. Если у вас входило в привычку кричать всем встречным «Шлюха!» или «Подлец!», то ваши слова довольно быстро теряли в весе. Если вы называли уже двенадцатую женщину «вонючей проституткой», очень немногие окружающие готовы были поверить вашим словам – вместо недоверия и остракизма, на которые вы надеялись, ваши жертвы получали симпатию и поддержку. Возможно, доходило даже до того, что ваш викарий извлекал на свет «Книгу гомилий» (основной автор – Томас Кранмер, впервые распространена по приходам в 1547 году) и читал собравшимся проповедь о пользе словесной сдержанности. «Злоязыкий приносит беды всему городу, в коем живет, а иногда и всей стране. А бранящиеся языки есть чума настолько заразная, что святой Павел завещал христианам воздерживаться от их общества».

Несмотря на подобные регулярно звучащие поучения, Вильям Рамсден в 1590-х годах умудрился заработать себе репутацию «сеющего раздор и разлад среди [своих] соседей». То была лишь часть целого «пакета» неприемлемых и аморальных выходок, в которых его обвиняли. Когда священник Брайан Байуотер попытался урезонить Вильяма, напомнив тому, что он плохо обеспечивает семью и в целом сеет в приходе «беспокойство», Вильям в ответ подал на того в суд за клевету. То был смелый ход: Вильям поставил под сомнение традиционное и юридическое право – и даже долг – священника следить за нравственностью своей паствы. О том, выиграл ли он дело, не сообщается. Если вы достаточно настойчивы в публичных оскорблениях, то в конце концов рискуете попасть уже не под простой иск о диффамации, который рассматривает церковный суд, а под уголовное дело за «scolding» («брань»), которое разбиралось уже в поместных, районных и архидьяконских судах.

Впрочем, если вы мужчина, то шансов, что на вас подадут в суд как на «scold» («брюзгу») или хотя бы назовут брюзгой, довольно мало. Брюзжание считалось чисто женским грехом, который неразрывно связан со слабым, неконтролируемым, нерассудительным, управляемым флегмой женским умом. В архивах поместного суда в Акомбе, графство Йоркшир, например, нашлось лишь двое мужчин, Роберт Спрейс и Джордж Гилл, которых обвинили в «брани в зале суда» («scolding in court») в 1584 году, но зато более десяти женщин отдали под суд как «брюзг» («common scolds») или за конкретные эпизоды брани. Если посмотреть на более широкую подборку судебных дел, дисбаланс между полами будет еще более очевиден. Вполне возможно, что Роберта Спрейса и Джорджа Гилла обвинили в «брани» только потому, что они не сумели сдержаться в серьезной обстановке зала суда.

Впрочем, слово «scold» имело и более мягкое значение, за которое редко преследовали в судебном порядке: «брюзгой» называли женщину, которая нарушала гармоничную семейную жизнь, покушаясь на естественную власть мужа своими постоянными придирками. Эту тему часто поднимали в популярных балладах – в основном ради комического эффекта. Одна из них, опубликованная в 1615 году, начиналась так:

В другой балладе это явление описывалось как эндемичное: «But scolding is an exercise that married men doe know» («Брюзжание – занятие, с которым знаком любой женатый человек»).

Вариаций на тему довольно много. Это, конечно, не так стыдно, как быть рогоносцем, но если вы позволяли жене безнаказанно так себя вести, то расписывались в своей мужской слабости. Мужчина, терпящий придирки жены, был смехотворной фигурой и объектом для шуток. Обвиняя мужчину в том, что он «заклеван» («hen pecked»), и называя его жену «брюзгой», вы получали идеальное оскорбление: достаточно болезненное, но при этом юридически никак не наказуемое, потому что оно просто недостаточно сурово и не содержит даже намеков на половую распущенность. Расстраивало, впрочем, оно все равно довольно сильно.

Впрочем, брань и брюзжание не ограничивались только домашними условиями. Женщина, которая бранила мужа, вполне могла пробовать похожие словесные экзерсисы и на соседях. Главная героиня нашей первой баллады, например, устроила невероятный публичный шум из-за тривиальнейшего спора.