Среди нового поколения российских ученых, особенно естественников, часто принято третировать философов (или тех, кого они так называют)52. На научных форумах в интернете «философ» – иногда почти оскорбление, «философия» – синоним пустой болтовни, никак не соотносящейся с научной практикой; считается хорошим тоном «не влезать в философию». По-видимому, в этом есть вина и самих философов, но вред для науки от такой добровольной ограниченности ученых тем не менее очевиден. Во всяком случае, в вопросе о начале человеческой истории, когда за него берутся антропологи, всё время совершается одна и та же ошибка, источник которой в пренебрежительном отношении к философии. Вот пример их характерного рассуждения по поводу поднятой в XIX веке немецким естествоиспытателем и философом Эрнстом Геккелем проблемы «недостающего звена» – «обезьяночеловека»53.

Вопрос о «недостающем звене» между человеком и животным не ставится, такой вопрос «специалистам» представляется ненаучным – «слишком расплывчато». Ведь они считают, что им известно множество видов «людей», не говоря уже о «животных». Заменив «звено» на «много звеньев», они уверены, что сняли проблему, но на самом деле они ее даже не увидели, хотя она очевидна для любого философа. Поднимая проблему «недостающего звена» между обезьяной и человеком, проблему питекантропа – «обезьяночеловека», Геккель совсем не говорил о количестве: его интересовала проблема перехода к новому качеству, отличающему человека от животного, загадка человеческого ума. Карл Фохт, почти одновременно с Геккелем выдвинувший эту же идею, описывал искомое «недостающее звено» словами: «Телом – человек, умом – обезьяна». – Вот какой смысл был вложен в понятие «недостающего звена» изначально! А вовсе не тот, чтобы составить родословную человечества: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его…».

За сто с лишним лет ученые накопили огромный арсенал свидетельств «недостающего звена» и смогли увидеть, что «обезьяночеловек» – это не один, а множество видов, но за деревьями они перестали замечать лес: не заметили, как потерялся вопрос о качественном отличии человека от животного. Антропологам, занятым проблемой антропогенеза, явно не хватает философской масштабности мышления, не хватает объединения проблем антропогенеза и социогенеза. Человек ими представляется как продвинутое животное, а животное – сильно отставший в своем развитии человек. Переход от животного к человеку они растягивают в «цепочку», которая ничего не объясняет. В каком ее «звене» двуногое существо стало человеком? Это зависит от того, по какому критерию определять человека. Чаще всего выдвигаются три критерия: 1) прямохождение; 2) кисть, приспособленная к изготовлению орудий; 3) высокоразвитый мозг55. Но разве есть в природе такой закон, что животное не может быть прямоходящим? Или разве животные не изготавливают орудий, в том числе обезьяны, чья кисть не слишком отличается от человеческой, во всяком случае, позволяет им брать в руки палки и камни? Наконец, как определить, что мозг уже достаточно развит, чтобы считаться человеческим?

Нелепо думать также, что если по отдельности эти критерии не работают, то они могут оказаться действительны в своей совокупности. Они могли бы составить необходимую сумму предпосылок для появления действительного критерия, или входить в неё наряду с другими признаками, но сам по себе искомый критерий должен от них качественно отличаться. Только так работает диалектический закон перехода количественных изменений в качественные, а иначе это никакая не диалектика, а редукционизм. Но что это может быть за критерий?

Декарта, которого потомкам легко упрекать в незнании чего-то и связанных с этим ошибках, все же трудно упрекнуть в ненаучности мышления, хотя бы потому, что методические основы современного научного мышления заложил именно он. В его «Рассуждении о методе» записано первое правило «логики»:

И если далее в том же произведении Декарт принимал за истинное «разницу между человеком и животным»57, то, стало быть, эта разница была для него очевидна. Но разве не очевидна она также и для нас? Разве со времен Декарта животные заговорили или засвидетельствовали нам при помощи каких-то других, неречевых знаков свои мысли? Знаменитые «говорящие» обезьяны при внимательном и беспристрастном изучении вопроса нисколько не опровергают, а лишь подтверждают неспособность животных к речи: во-первых, они не «говорят» в условиях дикой природы, т. е. естественных для своего вида; во-вторых, даже принимая во внимание, что они способны перенимать «язык» друг у друга, его первоисточником для них остается человек; в-третьих, – и это, пожалуй, самое важное, – никто из них не оказался способен перешагнуть уровень развития речи двухлетнего ребёнка, а это значит, что у них нет перспективы для развития речи, и, стало быть, их причастность речевой способности не больше, чем обитающих в городах птиц – архитектуре.