Тишина… Странная, обволакивающая и проникающая в душу…

«Глаза», – прочитал Касеев по губам Пфайфера и удивился: что – глаза? Какие глаза?

Тишина вдруг начала вибрировать, мелко-мелко, все вокруг начало расслаиваться и двоиться; деревья, столбы – все медленно расползалось в серую кашицу, словно на акварель плеснули грязной воды. Только что – дерево, а через мгновение – серая клякса, бледно расплывающаяся, стекающая с листа бумаги…

Тонкий, еле слышный звук. Крохотный комар… Кровь в висках… Серые брызги внезапно налились красным, и комар теперь зудел возле самого уха, в мозгу… писк перерос в гул, низкий, перемешивающий мысли…

Грохот… камнепад… рев миллиона разъяренных хищников… миллиардов паровых котлов, одновременно взорвавшихся в мозгу Касеева…

Сжать голову, не дать ей разлететься на кусочки… держать, держать…

Касеев перевернулся на спину, открыл глаза. Багровое марево, окружающее полоску голубого… неба? Льда? И что-то громадное, невыносимо страшное появляется из марева, медленно выползает на лед, перечеркивает небо, заслоняет его своей лоснящейся серо-зеленой тушей…

Зеркальная рябь пробегает по бокам чудовища, словно мускулы играют… Вспышки белого, нестерпимого света… небо прогибается под чудовищным весом, идет трещинами… разлетается в пыль… мелкую, серебристую, обжигающую глаза…

Крики.

Крики боли и страха. Мужчины, женщины, дети…

Крики.

Касеев попытался встать, но долго не мог нащупать рукой асфальт. Мир вращался, елозил и ускользал, мерцая на самом краю сознания…

Встать, приказал себе Касеев. Встать.

Рядом застонал Пфайфер… Кажется, Пфайфер. Он ведь лежал рядом всего каких-то миллион лет назад, до появления в небе…

Что-то мелькнуло справа, какое-то движение… Люди…

Они выбирались из-под платформы и садились-садились-садились на рельсы, словно птицы на провода…

Касеев встал. Асфальт неожиданно обрел упругость и подтолкнул Касеева вверх. Устоять на ногах… Что-то изменилось… Что-то…

Не было состава. Была видна противоположная платформа, а поезда, на котором они приехали сюда…

Тошнота комом подкатилась к горлу.

Вагоны лежали совсем недалеко от рельсов, метрах в десяти… Смятые, исковерканные, скрученные, словно моток проволоки. Злой ребенок схватил надоевшую игрушку и отшвырнул в сторону… очень злой и очень сильный ребенок…

Люди на рельсах сидели, зажимая кто уши, кто глаза… маленькие, испуганные обезьянки.

Солдаты редкой цепочкой двигались к лесу за платформой… медленно, спотыкаясь, но шли, повинуясь приказу, держа оружие в руках…

Касеев словно во сне прошел по перрону к лестнице, спустился, крепко держась за перила. Заглянул под платформу.

Кровь и разбросанные тела… части тел… Кто-то еще шевелится, ползет, пытается встать, спотыкается о трупы… о живых…

Солдаты медленно, словно во сне, двигаются от одного тела к другому, сортируют, отделяют живых от мертвых…

Кровь, боль, страх…

Они всегда сопровождают Братьев… Только появление… одно появление – и снова кровь, боль и страх…

Прижавшись спиной к столбу, сидела женщина. На культю, оставшуюся на месте оторванной кисти руки, ей уже нанесли гель, прикрепили медпакет на предплечье. Женщина, залитая кровью, не отрываясь смотрела на свою уцелевшую руку и что-то говорила ровным голосом, словно объясняла кому-то что-то…

Касеев подошел.

– Маникюр… Я только вчера перед самым отъездом сделала маникюр. И что теперь? Мне вечером выступать. И как прикажете? Все смотрят на руки. Это виолончель, представьте себе. Это руки. Это пальцы и ногти. Люди смотрят на мои руки, когда я играю. Нельзя хорошо играть неопрятными руками. Нельзя. И что теперь прикажете делать? Маникюр… Я только вчера перед самым отъездом…

Кто-то сильно толкнул Касеева в плечо. Полковник. Он, казалось, просто не заметил Касеева. Он держал в опущенной руке пистолет и шел, глядя перед собой пустыми глазами.

Касеев вначале хотел остановить его, тронуть за плечо, но вдруг увидел, куда смотрит полковник, и понял, зачем он идет.

Железнодорожный начальник отряхивал свой мундир. Среди крови и боли он выглядел словно пришелец из другого мира. Ему повезло, он лежал без сознания, когда…

– …Это руки. Это пальцы и ногти. Люди смотрят на мои руки…

Касеев, не отрываясь, смотрел на руку полковника. Рука с оружием чуть покачивается в такт шагам. Еле заметно, словно пистолет весит десятки килограммов. Пальцы держат оружие крепко, побелели суставы.

– …Нельзя играть хорошо неопрятными руками… Пистолет качнулся и пошел вверх, увлекая за собой руку. Это он все решал, пистолет. Рука только подчинялась ему, а полковник следовал движениям своей руки. Медленно двинулся указательный палец на спусковом крючке. Чуть-чуть, всего пару миллиметров.

Из дула медленно, нехотя выплеснулось пламя, ствольная коробка сдвинулась назад, обнажая ствол, вверх и вправо вылетела гильза… Пистолет вскрикнул, как кричит женщина, рожая.

А пуля… Пуля головой вперед медленно выскользнула из ствола. Касеев видел, как пуля на мельчайшую долю секунды замешкалась, словно в приступе агорафобии, но потом, увидев цель, метнулась вперед, стараясь как можно быстрее преодолеть расстояние до головы железнодорожника. Этой пуле, как миллионам и миллионам пуль до нее, очень хотелось понять, выяснить, что крепче– она, пуля, или человеческая плоть. Что сильнее.

Касееву казалось, что пуля вдавливается в воздух, что с натугой протискивается между его молекулами, что стонет от этой непосильной работы…

Грохот, шлепок, брызги крови и падение тела… Сразу, одним мгновением, человек умер, умерла пуля, захлебнувшись его кровью. Еле слышно застонала осиротевшая гильза, упав на землю. Щелкнул затвор, досылая новый патрон.

Железнодорожник отлетел к бетонной опоре и медленно сполз по ней, запрокидываясь на бок.

– Сука! – ровным голосом сказал полковник. – Сука.

Но пистолету было мало одной смерти. Пистолету хотелось продолжить. Он снова потащил руку вверх, заламывая кисть, к виску. Полковник не сопротивлялся. Наверное, ему кажется, что холодное прикосновение металла немного успокоит боль… Хоть чуть-чуть… Совсем немного…

Откуда-то из-под платформы, из пахнущей кровью и болью пустоты, вынырнул солдат. Подсечка, резкий рывок… Полковник падает навзничь, пистолет не хочет его отпускать, пистолет продолжает тянуться к его виску, примораживает к спусковому крючку палец, сведенный судорогой…

Хруст, ломается кость, пальцы разжимаются, и пистолет падает. Падает рядом с рухнувшим на землю полковником. Им нужно быть рядом. Пистолет надеется, что ему еще удастся завладеть левой рукой полковника. И закончить дело. Закончить…