– Боже мой! Ну прямо Средневековье какое-то! – всплеснул руками Валерий Юрьевич. – Елена Сергеевна, вам надо было обратиться ко мне, а не нанимать профанов. Сейчас никто не использует гипс или бетон. В подобных случаях применяют пенополистирол.

– Пенопласт, что ли? – повернулась к мужу Анжела.

– Пенопласт? Боже, какая дешевка! – захлопала длинными ресницами Елена Сергеевна. – Нет, нет, мы все делали по высшему разряду. А кстати, Валерик, как твой коттеджный поселок? Вы уже закончили? Дома хорошо распродаются? Я все собираюсь заехать взглянуть, ты столько нам о нем рассказывал! – продолжала щебетать бывшая балерина.

Валерий Юрьевич тут же помрачнел и исподлобья взглянул на свекра. Но тот, кажется, к разговору не прислушивался, а сидел, глядя в окно с отрешенным видом.

– Нормально, – буркнул Коробицкий и откинулся на спинку стула, давая понять, что разговор о его бизнесе окончен.

– Если бы статуи были закреплены как надо, горгулью никто бы с места не сдвинул, – решила продолжить неприятную для хозяйки дома тему Ирина Александровна. – С Эрмитажа еще ни одна скульптура не упала.

– А ты откуда знаешь? – язвительно поинтересовалась Елена Сергеевна. – И кстати, сбросить горгулью мог тот, кто хорошо разбирается в строительстве, что из чего там делают и как с ним обращаться. – И хозяйка дома кинула недвусмысленный взгляд на притихшего Валерия.

– Ты на что намекаешь? – раздула ноздри Ирина Александровна. – Что падение статуи дело рук моего зятя?

– Ну что ты, дорогая, как можно! У него ведь алиби наверняка есть. Или нет?

При этом невинном вопросе Ирина Александровна, Валерий и Анжела втроем, как по команде, повскакивали с мест. Миниатюрной хозяйке дома, несомненно, грозила кулачная расправа. Но Нина Андреевна Тиховлиз, на протяжении всего завтрака молча наблюдавшая за сотрапезниками, сочла момент подходящим для вмешательства. И громким, хорошо поставленным голосом протрубила перемирие:

– Дамы! Произошло, безусловно, какое-то недоразумение, и никто никого не обвиняет. Думаю, случившееся накануне нас всех тяжело ранило, мы все перенервничали, но не стоит терять лицо. Валерий, успокойтесь, дорогой, уверена, что Еленочка Сергеевна никого не хотела обидеть. Садитесь. Пофистал Тарасович, налей Ирине Александровне еще кофе. Катя, передай Валерию Юрьевичу лимон. Сегодня с утра такой мрачный дождь! Восхищаюсь Галиной Станиславовной – выйти на прогулку в такую погоду… Выдающаяся женщина!

Произнося свой энергичный монолог, мадам Тиховлиз успела всех рассадить по местам, при этом не сводя косого взгляда с хозяина дома. Мол, оценил тот или не оценил ее усилия? Ибо все действия достойной матроны были направлены лишь на одно – дабы выслужиться, проявить себя, снискать его одобрение. Положительный образ семьи Тиховлизов был ее визитной карточкой, ее брендом. Но миротворческая миссия Нины Андреевны, увы, с треском провалилась. Едва она закрыла на секунду рот, чтобы набрать воздуху, Ирина Александровна вновь бросилась в атаку.

– Если кто и виноват в происшедшем, так это ты! – ткнула женщина пальцем в сидящую напротив Елену Сергеевну. – Развесила уродов по всему фасаду! Надежный дом, называется… Да дай тебе волю, ты бы его из фанеры построила и фантиками обклеила! Кукла театральная!

Выглядело ее выступление безобразно. Вульгарно, вызывающе, оскорбительно.

Агриппина сидела, втянув голову в плечи, и старалась не смотреть по сторонам.

Вольдемар Сигизмундович оторвал взгляд от пейзажа за окном и обратил его на происходящее за столом.

Елена Сергеевна едва слышно всхлипнула.

– Я… я, пожалуй, пойду. Позвоню гостям. Успокою их, что имело место убийство, а не несчастный случай. – Она растерянно, влажными от слез глазами взглянула на мужа и поднялась. – Вдруг люди и вправду подумали, что дом ненадежен и больше бывать у нас не захотят, побоятся?

Хозяйка стремительно вышла из-за стола и быстро зацокала тоненькими каблучками, удаляясь из столовой.

– Ирина! – раздался холодный, резкий голос Вольдемара Сигизмундовича. – Я требую, чтобы ты не забывалась и не смела оскорблять мою жену, да еще и в ее собственном доме.

– Чем мне указывать, лучше за своей балериной следи. Я тебе никто и нечего меня жизни учить. Ясно? – решительно отбрила его Ирина Александровна на правах бывшей, ныне финансово независимой от него жены.

– Ты мать моей дочери и бабушка моего внука. И на этом основании я буду тебе указывать, – грозно свел брови Вольдемар Сигизмундович.

Остальные, уткнув носы в тарелки, испуганно молчали.

– Алексей, ты что, позволишь ему меня жизни учить? Что он себе вообразил? – пылала Ирина Александровна праведным гневом.

– Да ладно вам, ребята, помиритесь! Ирка, успокойся, – махнул рукой жене добродушный Алексей Николаевич. – У Вольки вчера тяжелый день был, а тут еще ты со своими бабскими штучками. Ну, наговорили друг другу сгоряча, а теперь забыли. Выдохни. – И он беззаботно рассмеялся, предложив не делать из мухи слона.

– Ну, знаешь! Я здесь ни секунды не останусь! – Ирина Александровна резко отодвинула стул и пулей вылетела из столовой.

– Женщины… существа эмоциональные… – развел руками Алексей Николаевич. – А ехать и правда надо.

– Пожалуй, мы тоже двинемся, – заторопилась Анжела, беря за руку сына.

– Феликс останется, – распорядился Вольдемар Сигизмундович. – Я его в понедельник сам в гимназию отвезу. А вы можете ехать. Вещи, необходимые для школы, пришлешь с водителем, – велел бизнесмен, и его дочь кивнула, едва сдерживая досаду.

– Феликс, детка, останешься у дедушки?

– Да! – с энтузиазмом согласился ребенок. Еще бы, два ближайших дня сулили ему немалые дивиденды: телевизор до ночи, всякая вкуснятина на обед, завтрак и ужин, поездка верхом, новые игрушки, стрельба из собственного ружья. И, возможно, какой-то сюрприз. Дед хитро подмигнул внуку.

– Наверное, и нам уже пора, – скромно улыбнулась Нина Андреевна, поднимая свое семейство.

– Пофистал, в понедельник в восемь у меня, – распорядился вместо прощания Вольдемар Сигизмундович.

Пофистал Тарасович раболепно склонился в быстром низком поклоне.

Агриппина покорно встала из-за стола и отправилась провожать гостей.

Артем Георгиевич Сокольский сидел в своем кабинете. Был понедельник, время близилось к обеду, за окном сыпал тоскливый мелкий дождь. Делать ничего не хотелось, а хотелось поехать на дачу, растопить камин и отключить телефон. Чувствовал себя Артем Георгиевич этим ноябрьским днем столетним старцем. С тех пор как три года назад они с Татьяной разошлись, у него как-то потерялся интерес к окружающему. Была семья – были и стремления, а нет семьи, и стремиться вроде как незачем и некуда. Хотя Сокольский по привычке полностью отдавался работе, по привычке проявлял признаки честолюбия и служебного рвения, поскольку любил свою работу, но вот глубинного энтузиазма во всем этом не было. Он достроил дачу и вдруг полюбил ездить туда. Зато разлюбил встречаться с друзьями. Глупость, конечно. Но почему-то интерес к жизни у Артема угас.