Такая работа требует смелости, честности и на редкость живого ума, умения постоянно задавать себе вопросы.

По сравнению с иностранным наблюдателем у китайца имеются особые преимущества. Будучи китайцем, свои рассуждения он основывает не только на разуме, но и на чувствах. Он знает, что в его жилах течет китайская кровь, в биохимической структуре которой — прошлое и будущее Китая, его гордость и позор, его слава и бесчестье. Получается, что сравнение с приведением в порядок семейных реликвий недостаточно точное, так как национальное наследие давно уже слилось с подсознанием, слилось с самим китайцем, стало его частью. Возможно, он уже научился играть в футбол, но он не любит футбол; возможно, он научился восхищаться деловитостью американцев, но душа его восстает против такой деловитости; возможно, он научился пользоваться за столом салфеткой, но он ненавидит эти салфетки. В мелодиях Шуберта и музыке Брамса он слышит, как обертон, эхо древних народных песен и пасторальной лирики Востока, и оно побуждает китайца вернуться назад. Он глубоко изучил все прелести и все великолепие Запада, но все же вернулся на Восток. Ему было ближе к сорока, когда возобладала восточная кровь. Глядя на портрет отца в китайском традиционном головном уборе, он снимает европейскую одежду и надевает старинного покроя китайский халат и матерчатые туфли. О, какая благодать! Как покойно и удобно! Он больше не в состоянии носить западный «ошейник» — галстук. Порой он удивляется, как мог он так долго терпеть эту удавку. Он перестал играть в футбол и перешел к китайскому здоровому образу жизни, совершая в качестве физической зарядки прогулки по тутовым плантациям и бамбуковым рощам, по берегам рек, заросшим ивами. Это отличается от того, что в английском языке называется «прогулкой на лоне природы». Это — прогулка в китайском стиле, и она весьма полезна для тела и души. Китаец даже возненавидел слова «физическая зарядка». Упражняться ради чего? Это смешное европейское понятие. А респектабельные взрослые люди, гоняющиеся друг за другом на футбольном поле, выглядят крайне несуразно и нелепо. Еще более дико то, что в жаркий летний день после игры они закутываются в теплые фланелевые или шерстяные свитеры. К чему столько хлопот, думает он. Китаец помнит, что прежде ему это нравилось, но то было в молодости, когда он был еще незрелым юнцом и не научился владеть собой. Теперь все рассеялось как туман. У него действительно не было желания заниматься спортом: он следовал моде — и только. Да он ведь родился для другой жизни. Он родился, чтобы отбивать земные поклоны, жить в спокойствии и мире, но никак не для футбола, «ошейников», салфеток, деловитости и т.д. Иногда китаец думает, что, возможно, он — свинья, а западный человек — собака. Собака любит задирать свинью, а та в ответ может только хрюкать. Вполне возможно, что она хрюкает от радости. Почему бы и нет? Китаец даже хочет стать настоящей свиньей: ведь это так комфортно. Он вовсе не завидует собачьему ошейнику, собачьей деловитости и собачьему «золотому тельцу». Ему надо только, чтобы собака оставила его в покое.

Вот как современный китаец воспринимает восточную и европейскую культуру. И это для него единственная возможность охватить взором и понять восточную культуру. У него отец китаец и мать китаянка, и каждый раз, когда речь заходит о Китае, он вспоминает родителей, вспоминает их слова, жесты. Их жизнь, исполненная мужества, терпения, страданий, счастья, несгибаемой воли и стойкости, жизнь, не поддавшаяся никаким современным веяниям, величественна и благородна, скромна и искренна. Да, это, пожалуй, единственный способ по-настоящему понять Китай, как, впрочем, и любую иную страну. Понять, не любуясь экзотикой, а изучая общечеловеческие ценности. Чтобы понять, нужно уметь разглядеть за чисто внешним этикетом подлинную учтивость, за изысканной одеждой женщины — подлинную женственность и материнство, нужно внимательно понаблюдать за мальчишескими шалостями, догадаться о девичьих грезах. Шалости и грезы, детский смех и топот детских ножек, плач женщин и скорбь мужчин — они везде похожи, но только по плачу женщин и скорби мужчин можно по-настоящему понять нацию. Разница здесь лишь в форме социального поведения. Все это составляет основу здравой критики, оценки друг друга разными нациями.

Глава 1

 КИТАЙЦЫ

Север и Юг

При исследовании любого периода истории литературы и собственно истории следует прежде всего серьезно изучить людей того времени, потому что за литературным творчеством и историческими событиями всегда стоят отдельные личности, которые и вызывают наибольший интерес. Говоря об упадке Рима, мы вспоминаем Марка Аврелия или Лукиана, а Средние века ассоциируются у нас с именем Франсуа Вийона. И тогда в одно мгновение эти времена становятся нам дорогими, близкими и понятными. Такое понятие, как «эпоха Джонсона», наполнено большим смыслом, чем просто два слова; «восемнадцатый век». Потому что только сама жизнь Сэмюэля Джонсона (1709—1784; английский поэт и историк литературы), таверна, куда он частенько наведывался, друзья, с которыми он общался, придают той эпохе истинность и достоверность. Возможно, малоизвестный литератор или обыкновенный лондонец эпохи Джонсона в равной степени вызовет у нас ассоциации с тем временем. Однако обыкновенный лондонец, скорее всего, не будет нам столь интересен, поскольку обычные люди во все времена мало чем отличаются друг от друга. Некоторые из них пьют светлое пиво, другие — чай «Липтон», и это всего лишь разные формы социального поведения, а не бог весть какое различие, потому что они — обычные люди. А вот то, что Джонсон курил и частенько посещал таверны, представляет собой нечто важное в историческом плане. Выдающиеся личности по-своему реагируют на общество, в котором живут, и это очень существенно для нас. Им свойственно оказывать влияние на все, с чем они сталкиваются, и, наоборот, воспринимать влияние со стороны своего окружения. На них влияют книги, которые они читают, и женщины, с которыми они общаются; эти люди в полной мере впитывают в себя жизнь своей эпохи, своего поколения, реагируя на все в соответствии со своим весьма тонким и острым видением мира.

Однако, анализируя и изучая страну, нельзя игнорировать простых людей. Не все древние греки были Софоклами, а в елизаветинские времена были не только Бэконы и Шекспиры. Если, говоря о Греции, мы будем называть только Софокла, Перикла и Аспасию, то получим неверную картину об афинянах. Дополнить картину помогут, например, персонажи, выведенные в комедиях Аристофана, а также упоминание сына Софокла, который подал в суд иск на отца, обвиняя его в некомпетентности в ведении домашних дел. Не