Он провел рукой по длинной прядке, что выбилась из ее прически и легла на плечо. Анна чувствовала его теплое прикосновение.

— А ваши волосы были бы увиты лентами и нитками драгоценностей.

Анна неуверенно засмеялась:

— Это было бы не слишком практично, учитывая, что я занимаюсь хозяйством. Я бы вечно за них зацеплялась и пачкала.

— Да, но в моем королевстве вы бы этим не занимались. Вы были бы королевой всего, что только можно увидеть, сидели на золотом троне, а все слуги сбивались с ног, только чтобы исполнить ваше желание.

— Золото, серебро и жемчуг? — повторила она, зачарованная его прикосновением, его словами. — А знаете, мне очень нравится ваше королевство.

Он запустил пальцы ей в волосы и притянул ближе, так близко, что она почувствовала шепот его дыхания. Потом обхватил ладонью ее затылок, удерживая голову.

— Вы всего этого заслуживаете, — произнес он. Легкомысленность исчезла, он смотрел и говорил очень серьезно. — Ваша жизнь должна быть иной, не соутворковской.

У Анны защипало в глазах, она побоялась, что сейчас расплачется. Но она не могла — не здесь, не с ним! Она и так чувствовала себя слишком открывшейся и уязвимой. Хотелось отвернуться, но он ей не позволил. Он держал ее небольно, но крепко.

— Вы ничего не знаете о моей жизни, — произнесла она.

— Я — поэт, Анна, — ответил он. — Мой удел все подмечать, даже то, что я предпочел бы не видеть. А я вижу, вы печальны...

— Я не печальна!

Она не станет печалиться, пока это зависит от нее. Печаль, гнев, любовь — чувства приносят только неприятности. Она предпочитала покой.

— Печальны, прекрасная Анна. — Он притянул ее к себе так близко, что они легонько соприкоснулись лбами. Она закрыла глаза, но он все равно был рядом — и очень близко. — Я вижу, и это меня печалит. Мы оба слишком многое видим, слишком многое чувствуем. Просто не хотим этого признавать.

Нет, ничего подобного! Она не хочет этого знать, слышать. Она снова сделала попытку вывернуться, но Роб внезапно наклонил голову и поцеловал чувствительное местечко чуть ниже уха. Она ощутила легкое прикосновение его языка.

Анну захлестнула горячая, обжигающая волна. Она ахнула и вцепилась в его дублет, сминая дорогой бархат в отчаянной попытке удержаться на ногах.

Она сдалась под натиском головокружительного водоворота желания, закрыв глаза и откинув голову. Жаркий открытый рот медленно скользил по шее, легонько прикусывая кожу в районе плеча.

— Роберт! — вырвалось у нее, и его руки сомкнулись у нее на талии.

Он посадил ее себе на колени, и их губы встретились. Она ощутила грубый, настойчивый натиск его рта.

Никогда еще Анна не чувствовала такой странной слабости. Внутри поднималось что-то глубинное, древнее, подчиненное инстинктам. Оно вытесняло все вокруг, и теперь она видела и чувствовала только Роба. Только его поцелуй.

Она ощутила давление его языка и раскрыла губы. Он принес с собой вкус вина, и мяты, и еще чего-то темного и глубинного, чего она так сильно хотела. Словно пытаясь его удержать, Анна обняла Роба за шею и почувствовала грубоватый шелк его волнистых волос.

Их языки встретились, и Роб глухо застонал. От этого горлового звука ее желание многократно усилилось, она просто обезумела. Он был поразительно живым, самым живым из всех, кого она когда-либо знала, и ей отчаянно захотелось испить его жизненной силы. На какое-то мгновение он дал и ей почувствовать себя живой — освободившейся от своего спокойного, застывшего существования, но ее испугали собственные чувства. Она буквально утонула в нем.

Анна напряженно застыла, и Роб, казалось, уловил ее внезапный страх. Он оторвался от ее губ, и в этот момент облака сдуло ветром. Серебро лунного света осветило его лицо, отбросив угловатые тени. На секунду он оказался перед ней как на ладони, и она увидела в его глазах ужас, словно он только что осознал, что делает. Кого целует.

На нее обрушился ледяной холод, страсть превратилась в холодный пепел.

Что она наделала? Как он мог сказать, что знает ее, когда она даже сама себя не понимает?

Она оттолкнула Роба и поднялась с его коленей, чувствуя, как по телу скользят его руки. Без его объятий Анна сразу же задрожала, понимая, что должна бежать от него.

Если бы только она могла убежать и от себя. Она помчалась к дому и не остановилась, даже услышав, как он зовет ее. Ворвалась в дом, пронеслась мимо столовой, где до сих пор шла пирушка, и взбежала по узкой лестнице к себе в спальню. Захлопнула и заперла на засов дверь, словно это могло помочь.

Спотыкаясь, прошла мимо своей кровати под балдахином, которую уже расстелила горничная, и подошла к окну. Его открыли, чтобы впустить в комнату свежий ночной воздух, и Анна видела внизу сад, полный теней и секретов.

Роба там уже не было. Каменная скамья пустовала, Может, он тоже сбежал от того, что вдруг вырвалось между ними на свободу?

Правда, она не представляла себе Роба Олдена, который от чего-то сбегает. Он, как никто другой, всегда шел навстречу опасности.

Анна закрыла окно и медленно опустилась на пол, юбки легли вокруг неровным кольцом. Она прижала к глазам ладони, стараясь изгнать из памяти эту ночь. Скоро уже рассветет, наступит новый день с обычными обязанностями. Скоро она сможет затеряться в суматохе жизни, и все случившееся покажется ей сном. Глупым сном и мечтой.

Так все и должно случиться.

«Это прекрасный удел, этот рай — ничто в сравнении с вашим... с вашей...»

Роб уставился на чернильные буквы, его накрыла тяжелая волна гнева. Не то, все не то — этим утром нужные слова просто не шли на ум, находясь взаперти, пленниками за непроницаемой стеной. Сегодня не будет нежных слов о любви. Не от него.

Гнев сжигал все на своем пути. Гнев и некое чувство, которое он раньше никогда не испытывал и презирал, — чувство вины. Совесть, которой, как он считал, он не имеет, не может себе позволить, сейчас колола не хуже наточенного кинжала.

— Раны Христовы! — выругался он и бросил перо.

Чернила забрызгали разложенные на столе бумаги, запятнали только что начертанные слова. Последнее, о чем он может сегодня думать, — это работа.

Все его мысли занимала Анна Баррет — и это стало причиной безумного гнева.

Роб откинулся на спинку стула и размял руку; испачканные чернилами пальцы затекли от стараний записать слова нежности и любви, которой никогда не существовало. Он вспомнил, как эта рука прошлой ночью касалась Анны и как он, не удержавшись, отдался во власть сладостного искушения ее мягких волос и благоухающей кожи.

Вспомнилось, как он пробовал ее на вкус, когда их губы слились воедино, словно сладкий созревший фрукт для изголодавшейся плоти. В тот миг все вокруг словно исчезло, будто на свете остались только они двое. И он растворился в ней. Самообладание, от которого зависела его жизнь, исчезло в одно мгновение, и он испытал отчаянную потребность в Анне.