После стабилизации молекулярных фрагментов их дальнейший распад прекращается. То же происходит и с кровяным белком — гемоглобином: он легко кристаллизуется, а железосодержащее порфириновое кольцо этой полимерной молекулы практически неуничтожимо — такие продукты распада гемоглобина были извлечены из кости другого ящера. В эластичности подобных структур ничего странного нет — упругость проявляют и скелеты вымерших гемихордовых граптолитов, которым 440 миллионов лет, хотя совершенно никакой первичной органики в них не осталось. А стоит ли удивляться тому, что целлофан и через сотни миллионов лет будет прозрачным и растяжимым?

Наконец, нельзя не упомянуть о самом древнем ископаемом мозге, принадлежавшем мамонтихе Юке. Когда понадобилось определить возраст животного, была сделана компьютерная томография черепа: с помощью такого исследования можно узнать, сколько формирующихся в альвеолах коренных зубов оставалось «в запасе». Поскольку четвертая смена зубов еще не прорезалась, получается, что Юке было шесть — девять лет (зубы у современных слонов и мамонтов прорезываются друг за другом в строго определенное время, когда предыдущий зуб уже стерт). Другой результат томографии стал для ученых настоящим сюрпризом: оказалось, что в черепе сохранился головной мозг! Прежде выводы о строении этого органа у мамонта основывались лишь на слепках внутренней полости черепной коробки и знаниях о мозге современных слонов. Поэтому важной задачей стало сохранение редкой находки для дальнейших исследований. «Целый месяц мозг Юки фиксировали в Якутске, а затем черепную коробку вскрыли и извлекли его, — рассказывает Евгений Николаевич Мащенко из Палеонтологического института РАН. — Важно было не повредить череп и при этом аккуратно достать мозг в твердой оболочке, поэтому трепанация продолжалась почти шесть часов. Череп мамонта имеет особые воздушные полости, облегчающие эту массивную конструкцию, вот и пришлось распилить кость 5-сантиметровой толщины». Как оказалось, мозг Юки, хотя и сохранил внешние признаки и форму, стал очень хрупким вследствие длительной мумификации в многолетнемерзлых породах. Ученые беспокоились, удастся ли вообще его вынуть и доставить его в Научно-исследовательский институт морфологии человека в Москве для дальнейших исследований. Почти двое суток ушло на дополнительную фиксацию и перевозку образца. В итоге удалось рассмотреть остатки проводящей системы переднего мозга и мозжечка мамонта, различить мозговые желудочки, гипофиз и другие структуры, невидимые без разрушения образца.

Следует еще раз напомнить, что, во-первых, такие термины, как «мягкие ткани», «клетки» и «органические молекулы», в применении к палеонтологии (кроме мерзлых мумий) не стоит понимать буквально, подобно тому как в химии термин «органическое вещество» совсем не подразумевает, что это вещество было произведено организмом или добыто из него. Речь идет о минеральных образованиях, замещающих или реплицирующих первично неминерализованные части тела с сохранением их формы, а иногда даже цвета и некоторых химических особенностей. Органические полимеры тоже являются минеральными образованиями, причем их структура более правильная, чем у некоторых неорганических минералов. Во-вторых, большинство хорошо сохранившихся организмов погибли, а не умерли своей смертью, причем погибли внезапно — в ледяной или смоляной ловушке, в полноводной реке (динозавры из Хелл-Крик), под пеплопадом (Херефордшир и Чжэхоль), в серных эманациях (лягушки Арагона), горячем растворе кремнезема (риниевая флора) или в подводном мутьевом облаке (кембрийские ла-герштетты). По этой причине захоронение тел произошло достаточно быстро, а осадочный покров надежно защитил останки от хищников и падалеядов, в считанные дни полностью уничтожающих любые трупы. Сам такой осадок служил хорошим упаковочным материалом, хотя мелкие организмы нужно было погрузить в смолу или «пересыпать» мельчайшими частицами, а для гигантских динозавровых костей годился и хорошо промытый речной песок, благодаря которому органика, запрятанная в костях, оказывалась в двойной оболочке. Плотная упаковка предотвращала доступ кислорода и тем самым мешала гниению (окислению), но позволяла совершать свою работу различным анаэробным бактериальным сообществам, которые производили полимеризацию органических молекул и/или садку минералов, создающих слепки. Минералы тоже образовывались не любые, а на основе тех элементов, которые изначально содержатся в любом теле — сера и железо (пирит), фосфор и кальций (апатит), железо, магний, калий и натрий (глинистые минералы). Недостающие компоненты добирались из окружающей среды — морской воды и минеральных растворов, циркулирующих в осадке.

Палеонтологическая летопись не сводится к одним лишь минеральным скелетам. Важно выяснить правила, по которым она «написана», и, конечно, не забывать об исключениях из правил. Занимается этим поиском особая наука — тафономия, буквально «законы погребения» (от греч. ταφος—погребение и νομος—закон). Отсюда, кстати, и выражение «тафономическое окно». Основоположником тафономии — науки, находящейся на стыке палеонтологии, геологии, геохимии и биохимии, стал в сороковые годы прошлого века палеонтолог и писатель Иван Антонович Ефремов. По его определению, «тафономия — это изучение перехода органических остатков из биосферы в литосферу». Эту мысль можно выразить и по-другому: тафономия — это изучение перехода от биологической сиюминутности в геологическую вечность.

Раннее промозглое утро. Шерлок Холмс и доктор Ватсон с трудом выбираются из Гримпенской трясины. Над болотом раздается душераздирающий вой. «Собака Баскервилей?» — в испуге вопрошает Ватсон. «Нет, — спокойно отвечает Холмс, вынимая изо рта трубку, — это сэру Чарлзу Баскервилю подали его овсянку к завтраку».

Тем, кто полагает, что подобная трактовка — не более чем ерничанье над произведением известного английского писателя в частности и над английскими традициями в целом, следует ознакомиться со следующим отрывком: «Но действительно ли наша пища была чрезмерно аскетичной? У нас была овсянка на завтрак, посоленная, без сахара; и молоко, чтобы запивать… Были тост и масло, но я никогда не получала на завтрак что-нибудь поострее, пока не попробовала бекон впервые в моей жизни… в почти десятилетнем возрасте. Правда, дважды в неделю нам в конце завтрака подавали один ломтик тоста, намазанный тонким слоем до крайности опасно роскошного Джема. Но, конечно, также без масла. Масло и Джем на одном и том же кусочке хлеба были бы неслыханной милостью — недостойной оргией». Так запомнилось последнее десятилетие XIX века в Кембридже Гвен Рэйврэт.

Рэйврэт была внучкой Чарлза Дарвина, а завтраки проходили вполне в традициях уходящей Викторианской эпохи. Однако этой традиции придерживались не все. Закрытые заведения, подобные кембриджским колледжам, имели достаточно средств, чтобы блюсти свои роскошные обеденные обычаи, сохранившиеся по сию пору. Тринити, Сент-Джонс и некоторые другие колледжи славны не только научными успехами, но и фирменными блюдами, недоступными обывателям.

Обычный день одного из простых кембриджских профессоров, аспирантов или студентов Сент-Джонса начинается с завтрака, который в 8 часов 30 минут предлагается в buttery {англ. кладовая или масленка — на выбор), скромной зале конца XVI века, с дубовыми столами, скамьями и панелями, украшенными портретами знатных джонианцев (Эразм Дарвин, Поль Дирак, Уильям Вордсворт). Никакой овсянки и в помине — паровые грибы, скворчащий бекон, подрумяненные сосиски, бобы, тушенные в томатном соусе, обжаренные цельные томаты, картошка во всех видах — жаренная хрустящими ломтиками, сваренная маленькими шариками или запеченная крупными клубнями в «жакете» (по-русски в мундире) — все нагромождается на солидных размеров тарелке. Сверху горку венчает яйцо, ярко-желтое — сопливое или слегка поблекшее — обжаренное с обеих сторон. Сок тут же выдавливают из особо понравившегося грейпфрута. Для любителей экзотики — в уголке скромно пылятся коробки с сушеными хлопьями, включая овсяные. Все оплачено студентами: и собственная пища, и профессорская. Отчасти дотируется колледжем за счет сдачи в аренду обширных землевладений. Нагрузил тарелку, присел на скамью, неспешно прочитал свежий номер «Таймс» или «Обсервер», запил соком — и в университет, кто читать, кто слушать.