Последний рапорт длился особенно долго. Одно только перечисление статей заняло полминуты: 102-я, 317_я, 206-я, 126-я, 222-я, 109-я, 118-я, 119-я, 325-я…

Дослушав рапорт, замполит закрыл дверь и включил в ней свет. Вся камера разом:

– Спа-асибо, гражданин начальник!!!

Замполит выключил свет:

– Спа-асибо, гражданин начальник!!!

– Пост номер пятнадцать, вопросы, жалобы, заявления есть?

Небольшая пауза, и стройный рев из всех камер сразу:

– Никак нет, гражданин начальник!!!

Если бы замполит мне не сказал, я бы никогда не догадался, что третий рапорт произнес Темирбулатов по кличке «Тракторист». В позе Ку все люди одинаковые.

Камера 141

На другом этаже, в специальной коридорной клетке, нас уже ждали Алисултан Салихов и Иса Заинутдинов, осужденные за взрыв дома в Буйнакске. В профиль с открытым ртом они были похожи на рыбу, выброшенную на песок. В той же самой позе их отконвоировали в камеру для разговора, посадили на вмонтированную в бетон табуретку и пристегнули наручниками к специальному ушку. Опять доклад и приказ открыть глаза. Алисултан Салихов наконец стал похож на человека, а не на робота, но глаза как шальные бегали мимо меня.

– Чего это он?

– Им запрещается смотреть в глаза. Чтобы лиц не запоминали.

Салихов и Зайнутдинов получили пожизненное за организацию взрыва дома в Буйнакске в сентябре 1999 года. Это был первый из серии чудовищных терактов, после которых в Чечне возобновилась контртеррористическая операция. Под руинами погибло пятьдесят восемь человек. Салихов лично подогнал грузовик, начиненный взрывчаткой, к дому на улице Леваневского. Своей вины он не признает до сих пор.

– Я занимался частным извозом. Старший брат позвонил мне, сказал, что у него поломалась машина и чтобы я приехал – помог. Я отвез машину туда, куда он сказал, но то, что в ней взрывчатка, я не знал!

– Вы чувствуете раскаяние?

– Какое может быть раскаяние, если я не считаю себя виновным?

– Ваши отношения с сокамерниками как складываются?

– Нормально. Они там все по той же статье сидят.

– Читаете что-нибудь?

– Сейчас читаю Коран. А до этого православные газеты читал.

– А как это вы – и то и другое?

– Чтобы знать. Все должен знать человек.

– Религиозный обряд совершаете?

– Пять раз в день.

Пса Зайнутдинов – почти старик, хотя, когда он был в розыске, среди его примет было и «атлетическое телосложение». По-русски он говорит пока неважно, но рапорт уже произносит без акцента. Виновным себя тоже не считает.

– Это все политика. Нашим властям мешали религиозные люди. Мешали их коррупции, их бизнесу. И чтобы расправиться с ними, чиновники не побрезговали взорвать. А я просто в долги залез, нужно было машину продать. Я же не знал, для чего она нужна.

– Ваши первые впечатления об этом учреждении? В таких строгих условиях можно ли вообще остаться человеком?

– Я вам так скажу: я на этапе встречал людей, которые убили три, четыре, пять человек. За деньги. Этих людей уже человеком не сделаешь. В нашей камере мы этого человека не убили. У нас люди спокойные, хорошие, нормальные люди.

– На что вы надеетесь?

– На Всевышнего. И еще у меня есть надежда, что когда-нибудь уйдет эта власть. Год, два, три – и уйдет. Брежнев ушел, Путин уйдет, другой уйдет.

Читаю личные дела, и сомнения в их невиновности рассеиваются. На суде Зайнутдинов признал, что его сын Магомедрасул работал у Хаттаба и что он поехал навестить его в Чечню и там познакомился с Салиховым, постоянным посетителем ваххабитской мечети на улице Пирогова в Буйнакске. Следствие установило, что, возвращаясь от Хаттаба, они раздобыли две машины для теракта (второй грузовик, припаркованный у другого дома, не взорвался по чистой случайности). Потом Салихов сам припарковал грузовик в нужном месте, а после взрыва оба уехали в Грозный к Хаттабу. Там они долгое время носили оружие, но утверждают, что ни разу не выстрелили. Затем Хаттаб сделал им поддельные паспорта и попытался переправить в Азербайджан. Зайнутдинова задержали в Махачкале, Салихова – в Баку.

Теперь они сидят в камере 141. Там же – главный уполномоченный Пенсионного фонда по Буйнакскому району Тамерлан Алиев и подполковник милиции Зубайру Муртузалиев, организаторы покушения на мэра Махачкалы Сайда Амирова, в результате которого погибли восемнадцать человек. Первые двое здесь всего три недели, вторые – полтора месяца. Алиев и Муртузалиев, конечно, тоже невиновные. Особенно натурально получается быть невиновным у Алиева. Он человек с высшим экономическим образованием, располагает к себе.

После перерыва на обед (гороховый суп, картофель, соевое мясо) привели Темирбулатова. С ним разговаривать было интереснее, потому что говорить о своей невиновности у него не получалось. Все помнят видеозапись, на которой он выстрелом в затылок укладывает на землю российского солдата.

Механизатор

– Темирбулатов, желаете ли вы говорить с прессой, позволяете ли себя фотографировать? – спросил замполит, когда Тракторист, пристегнутый наручниками к табуретке, открыл глаза.

– Гражданин начальник, – голос Темирбулатова был сиплый и плачущий. По сравнению с тем, кого мы видели на видеозаписи расстрелов солдат, он казался вдвое меньше. – Спасибо вам, гражданин начальник, что спросили. На вопросы я смогу – отвечу. Снимать желательно я не согласен. Потому что… Могу я ответить, почему?

– Можете.

– Двадцатого марта 2000 года фотокорреспонденты с меня сделали то, что не бывало со мной никогда. Они с меня, как сказать, Деда Мороза сделали. Спасибо вам, гражданин начальник.

– Что значит Деда Мороза? Монтаж? – не понял я.

– Нет, просто из меня сделали клоуна. Ведь если справедливо ко мне относиться, я никто.

– Что значит никто?

– Вы слышали, наверное, мне дали кличку «Тракторист». Я по специальности механизатор. Но у меня никогда не было такой клички. Журналисты, которые первый раз меня снимали, спросили, кто я по специальности. Я сказал: тракторист. С этого дня уже третий год меня каждый называет трактористом. Вы с одного слова десять слов делаете.

– Как вас здесь содержат?

– Этому режиму я ничего не могу сказать. Содержат меня нормально, обращаются нормально, кормят нормально, претензий у меня нет.

– Я не о соблюдении режима, а о строгости.

– К строгости я никаких претензий не имею. То, что я должен делать, я выполнял и буду выполнять, против ничего я не имею.

– Вы живете здесь с двадцать седьмого августа прошлого года. Вы ощущаете в себе какие-нибудь неадекватные изменения?

– Нет, этого я не могу сказать. По сравнению с тем, что со мной делали в СИЗО, здесь очень хорошо.