— Он отличный парень. Похож на странного зверя, только что выпрыгнувшего из моря и еще мокрого. Я видел, как он спал с мамой. — Нобору взахлеб отчитывался о событиях прошлой ночи.

Несмотря на бесстрастные лица слушателей, он удовлетворенно почувствовал прикованное к нему внимание и старался ничего не забыть.

— Так вот кто твой герой? — Дослушав до конца, Главарь скривил тонкие красные губы. — В этом мире не бывает героев.

— Но он наверняка совершит что-нибудь героическое.

— Что?!

— Что-нибудь прекрасное.

— Дурак ты. Такой ничего не сделает. Он просто нацелился на имущество твоей мамаши, вот и все. Обглодает ее до косточек, а потом — вы мне больше не нужны, прощайте.

— Но ведь и это что-то будет значить, разве не так? Во всяком случае, нам это не по силам.

— Ты пока мало что понимаешь, — холодно ответил тринадцатилетний Главарь, — то, что не по силам нам, то тем более не по силам взрослым. На этом мире стоит гигантское клеймо. Не забывай, что снять его в конечном итоге способны только мы.

При этих его словах все почтительно замолчали.

— Родители, — теперь Главарь обращался ко Второму, — так и не купили тебе воздушное ружье, верно?

— Ага, верно, — обхватив колени, жалобно ответил Второй.

— Наверняка говорят, что опасно?

— Ага.

— Хм… — Главарь втянул не по-летнему бледные щеки. — Они не понимают смысла слова «опасность». Думают, опасность — это когда у кого-то пустили немного крови, а газеты раздули шумиху. Какая чушь. Настоящая опасность заключается в самой жизни. С одной стороны, жизнь — это всего лишь хаос, но в то же время и работа по сведению бытия к первоначальному состоянию хаоса, когда, пользуясь тревогой как наживкой, мы ежесекундно пытаемся его изменить. Другой такой опасной работы не найти. Тревоги самой по себе не существует, ее постоянно порождает сама жизнь. Общество сродни римской бане. Сколько ни посещай мыльную, грязи меньше не станет. Школа — это калька с общества… Вот почему нам постоянно приказывают. Причем приказывают слепые, которые даже не подозревают о наших безграничных возможностях.

— А как же море? — не сдавался Третий, Нобору. — Как же корабли? Вчера вечером я, точно говорю, вдруг понял мировые внутренние связи, о которых ты когда-то рассказывал.

— Немного моря дозволительно. — Главарь глубоко вдохнул пробравшийся сквозь склады соленый ветер. — Оно и правда являет собой особый объект из того немногого, что дозволено. Но корабли? Чем они отличаются от автомобилей?

— Тебе не понять.

— О-о. — Между тонкими серпами бровей Главаря упрямой морщинкой залегла уязвленная гордость. Этими словно нарисованными искусственными бровями он был обязан парикмахеру, вечно норовившему, несмотря на его сопротивление, красиво подбрить их у лба и над веками. — О-о… Да у тебя, оказывается, есть право воображать, будто существует нечто, недоступное моему пониманию?

— Давайте обедать, — предложил тихоня Пятый.

Все разложили на коленях коробки с едой, и тут на них неожиданно упала чья-то тень. Нобору удивленно поднял глаза. Опершись на канистру, на них смотрел складской старик охранник, одетый в несвежую рубашку цвета хаки.

— Эй, ребятки, не лучшее место вы нашли для пикника.

Главарь невозмутимо повернул к нему ясные глаза отличника.

— Здесь нельзя? Мы пришли смотреть на корабли и искали тень, чтобы пообедать.

— Можно, можно, только объедки за собой уберите.

— Хорошо. — Вся компания засмеялась невинно и по-детски. — Мы съедим вместе с объедками, ничего не оставим.

Когда сутулая спина охранника скрылась на границе света и тени над путями, Четвертый тихо прищелкнул языком:

— Знаю я таких. Любитель детворы, млеет от малышей.

Шестеро мальчишек менялись бутербродами, пускали по кругу маленький термос с холодным чаем и разную принесенную из дому снедь.

Скакавшие на рельсах воробьи вплотную приблизились к их компании. Воробьям не кинули ни крошки — ребята гордились своим превосходящим обычных людей бессердечием.

Все они были детьми из «хороших семей», и их обеды отличались разнообразием, так что Нобору стыдился своих незамысловатых бутербродов. Мальчишки, кто в шортах, кто в джинсах, сидели на земле, по-турецки скрестив ноги. Тонкий кадык Главаря натужно двигался, пережевывая пищу.

Палило нещадно. Солнце светило уже прямо над складом, но их пока прикрывала тень короткого козырька.

Нобору торопливо жевал, за что его всегда ругала мать, и мысленно восстанавливал канву увиденной вчера безупречной картины и проявившейся почти в полночь абсолютной небесной синевы. И пусть Главарь говорит, что в целом свете нет ничего нового. Нобору до сих пор верит в приключения, ожидающие его в тропических джунглях. Верит в шумные яркие рынки в далеких портах, где в черных, блестящих на солнце руках негры держат бананы и попугаев.

— Мечтаешь за едой. Детская привычка, — язвительно усмехнулся Главарь, и Нобору, пойманный врасплох, не нашелся что ответить.

«Мы ведь тренируемся „ничего не чувствовать“, так что сердиться было бы глупо», — мысленно махнул он рукой. Вот и вчера — он уже научился ничему не удивляться в вопросах секса. Главарь изрядно постарался, тренируя в них способность не удивляться таким вещам. Раздобыл где-то и принес фотографии с разнообразными сексуальными позами и странными прелюдиями, подробно все рассказал и по-дружески объяснил, насколько это бесполезное и ерундовое занятие.

Подобные уроки в большинстве классов преподавали крепкие парни, опережавшие ровесников разве что в физическом развитии, но у интеллектуальной элиты в лице Главаря были иные методы. Главарь упирал на то, что их гениталии созданы для сношения с Галактикой. А окрепшие волоски, пустившие корни в недрах их белой кожи, призваны щекотать стыдливую звездную россыпь, когда они будут ее насиловать… Они обожали подобный священный бред и презирали изнывающих от сексуального любопытства тупых, грязных и жалких одноклассников.

— Когда поедим, — сказал Главарь, — пойдем ко мне домой. Все готово для нашего дела.

— А кошка есть?

— Сейчас начнем искать. Все начнется сейчас.

Главарь жил по соседству с Нобору, и ехать до его дома снова пришлось на электричке. Вообще-то им нравились подобные бессмысленные и утомительные поездки.

Родителей Главаря постоянно не было дома, и, когда бы к нему ни пришли гости, дом пустовал. Настоящий одиночка, в свои тринадцать лет Главарь прочел в доме все книги и заскучал. Он говорил, ему достаточно взглянуть на обложку любого тома, чтобы знать, о чем он.

Была особая ирония в том, что его теория подавляющей пустоты мира сформировалась именно в этом пустующем доме. Редко где, как здесь, можно было заходить в любую комнату, и повсюду царил холодный порядок. Если честно, Нобору даже в туалет здесь боялся ходить в одиночку. Пароходный гудок безжизненно перетекал из одной пустой комнаты в другую.