Колеса транспортника едва коснулись взлетной полосы, а ему навстречу уже неслась черная эмка. Плакидин выглянул в иллюминатор, и холодная пустота разлилась по животу. Он уже не слышал веселых голосов экипажа, грохота распахнувшегося люка и лязга опустившегося на землю трапа. Крутанувшись волчком на обледеневшей бетонке, машина остановилась под крылом. Из нее выскочили двое и, набычившись, уставились на трап. Это до боли напоминало Ивану события трехмесячной давности. Тяжело ступая, он сошел на трап и медленно, пытаясь продлить драгоценные мгновения такой недолгой свободы, зашагал по ступенькам.

— Эй, ты что, там примерз? Давай быстрее! — прикрикнул на него мордастый старлей из конвоя НКВД.

Иван оставил без внимания окрик, спустился вниз, наклонился к сугробу, зачерпнул пригоршню снега и уткнулся лицом.

— Ну, я тебя сейчас умою! — взвился старлей и схватился за кобуру.

«А, может, кончить все разом? Съездить по роже зажравшейся тыловой крысе! Один выстрел, мгновенная боль и больше ничего. Ни изматывающей бессонницы допросов, ни пыток, ни мучительной смерти в ледяном бараке», — подумал Плакидин.

Пронзительный сигнал заставил его встрепенуться, а конвой принять сторожевую стойку. К самолету мчалась машина с цековскими номерами. Из нее на ходу выпрыгнул высокий майор. Иван бросил на него взгляд. Лицо майора показалось знакомо.

«Где я тебя встречал? Где? А, ты отвозил меня к Поскребышеву», — вспомнил Плакидин.

— Отставить! Он следует со мной! — майор остановил конвой НКВД.

— А ты кто такой, чтобы командовать? — взвился старлей, а его напарник положил руку на кобуру.

— Сбавь обороты! Я — от ЦК!

— И что, теперь на колени упасть?

— Надо будет — и раком станешь!

— Чт-о-о?

— Отойди! — надоело пререкаться майору.

— Вали сам! У меня приказ наркома! — не уступал старлей.

— С каких это пор энкавэдэшники партией командуют? — отмахнулся майор и приказал: — Плакидин, садитесь ко мне!

Иван шагнул к машине, конвой НКВД нехотя расступился.

— Так-то оно лучше, а то сразу за пушки хвататься, — хмыкнул майор.

— Я буду докладывать! Как ваша фамилия? — прорычал позеленевший от злости старлей.

— Докладывай! А фамилия самая, что ни на есть, обыкновенная, на ней пол-России держится — Иванов! — с вызовом ответил майор и сел на переднее сиденье.

Иван забрался на заднее. Он без сил откинулся на спинку и несколько минут не мог шелохнуться. Перед глазами промелькнули заснеженное взлетное поле, будка с часовым, а дальше дорога пошла лесом. Вскоре лес закончился, и начались пригороды Москвы. Плакидин к этому времени пришел в себя и с жадным любопытством осматривался по сторонам.

Перед ним была Москва, но она не походила на ту, которую он покинул в ноябре 41-го года. Реже попадались развалины домов — саперы и добровольцы убрали следы фашистских авианалетов. Огромные туши аэростатов нависали только над центром города и Кремлем. Впереди блеснули на солнце купола Архангельского собора, и машина свернула на знакомый Плакидину маршрут. Слева промелькнули и остались позади красная громада Музея революции и приземистое здание Манежа. Он уже не сомневался — ехали на Кропоткинскую, на явочную квартиру Особого сектора ЦК.

Машина остановилась у знакомого парадного подъезда, а позади, метрах в тридцати, приткнулась эмка с энкавэдэшниками.

— Вот же псы! Никак не отвяжутся! — проворчал майор и шагнул к двери.

Иван с трудом поспевал за ним и терялся в догадках, что его ждало впереди. На лестничной площадке четвертого этажа дорогу преградили двое в штатском. Майор сделал им знак — они поднялись на этаж выше — и открыл дверь квартиры. В прихожей их встретила хозяйка. Кивнув Ивану, приняла пальто и проводила в гостиную.

Навстречу ему из кресел поднялись Поскребышев и Пономарев.

— Здравствуй, Иван, рад видеть тебя в здравии! — тепло поздоровался Поскребышев.

— Хорошо выглядишь, — присоединился к нему Пономарев и, многозначительно подмигнув, предложил: — Алексей Иннокентьевич, может сразу к столу.

— Погоди, Борис, с этим всегда успеем! — остановил его Поскребышев и, пройдя в зал, предложил:

— Садись, Иван… О, извини, — это больше по части Берии. Присаживайся и рассказывай, как добрался.

— Нормально, если не считать того, что едва не попал на Лубянку, — не стал он вдаваться в подробности.

— Опричники Берии, как всегда, торопятся, — желчно заметил Поскребышев.

— От него уже звонили, — напомнил Пономарев.

Поскребышев нахмурился, ничего не сказал, позвал хозяйку и попросил:

— Мария Петровна, будьте добры, чайку!

Пока они рассаживались за столом и обменивались впечатлениями о погоде в Москве, хозяйка выставила перед ними батарею разнокалиберных вазочек и чашек. Последним на столе появился надраенный до зеркального блеска пыхтящий самовар. Пономарев принялся разливать чай по чашкам. Поскребышев переглянулся с Плакидиным и остановил его:

— Борис, ты что-то не с того начинаешь!

— Понял, — быстро нашелся тот, метнулся на кухню и возвратился с бутылкой «Столичной».

— Другое дело, — одобрительно отозвался Поскребышев и распорядился: — Наливай!

И когда рюмки наполнились до краев, произнес тост:

— За нашу будущую и за твою сегодняшнюю победу, Иван!

— За победу! — дружно поддержали его.

У Плакидина запершило в горле, а на глаза навернулись слезы. Он снова был среди своих, и то отупляющее чувство безысходности, недавно владевшее им, исчезло. Он испытывал глубокую благодарность к Поскребышеву, который, находясь у вершины власти, остался верен старой фронтовой дружбе, родившейся двадцать лет назад. Потом они поднимали тосты за Родину, Сталина, друзей, и Ивану хотелось, чтобы вечеру не было конца. Поскребышев понимал, какие он испытывал чувства, но время поджимало, и деликатно посмотрел на часы. Пономарев понял намек и вышел в соседнюю комнату. Они остались одни. Поскребышев испытующим взглядом посмотрел на старого друга и спросил:

— Иван, что произошло с Саном?

— Несчастный случай, дорожная авария, — коротко обронил Плакидин.

— Авария?

— Гололедица. Машину занесло, и ему не удалось выплыть.

— Надеюсь, вместе с ним утонула и тайна? — многозначительно произнес Поскребышев.

— Да, он унес ее навсегда.

— Остался только ты.

«Что ты этим хочешь сказать? К чему эта встреча? Новая игра, в которой я стану разменной монетой между НКВД и Особым сектором ЦК?» — в голове Ивана вихрем пронеслись мысли. Но на непроницаемом лице Поскребышева невозможно было прочесть ответ, и он с вызовом сказал: