Новый театр мог бы назваться Театром Монпансье, в знак уважения и благодарности тому, кто был первым его защитником. Луи-Филипп одобрил проект, но название его не устраивало: никогда заранее нельзя сказать, не прогорит ли театр, и он не желает, чтобы славное имя Монпансье было связано со столь ненадежным предприятием. А потому поладили на более невинном названии – Исторический театр. Добытая таким образом привилегия была передоверена Александром подставному лицу, Ипполиту Остейну, давно подвизавшемуся в управлении театральными делами.

Последний основал товарищество под руководством Веделя, бывшего директора «Комеди Франсез». Месяцем позже товарищество приобрело за шестьсот тысяч франков бывший отель Фуллона и кабачок «Срезанный Колос» на бульваре Тампль. Работы, руководить которыми было поручено архитекторам Дре и Сешану, были начаты незамедлительно. Пять этажей, две тысячи мест, сцена, достаточно просторная для того, чтобы по ней могла передвигаться толпа статистов. На фасаде выбиты барельефные изображения величайших гениев драматической литературы. «Вот оно, наше гранитное объявление!» – с обычной своей гордостью заявил Александр. Нестор Рокплан, неизменно скептически настроенный, посмеивается над ним: «Дюма утверждает, что он уже заказал декорации для семи пятиактных пьес, которые написал недели две тому назад, ужиная с любовницей. Веселость, беспечность, прожектерство, остроумие, безалаберность, безрассудство этого малого, его цветущее здоровье и плодовитость совершенно феноменальны».[81] Таким образом, даже те, кто считал его наполовину помешанным, не могли не склониться перед его жизненной силой и его изобретательностью. Поскольку Дюма не мог ждать долгие месяцы, пока Исторический театр, избавившись наконец от лесов, будет готов принять его творения, он решил снять театр в Сен-Жермен-ан-Ле, где ставили бы написанные им комедии. Главным в его глазах было не дать публике ни на день о нем забыть, сделать так, чтобы его имя неизменно звучало в ушах французов, чтобы о нем как можно чаще говорили в салонах, в кафе, в редакциях газет. В стремлении предотвратить возможное охлаждение читателей он издает «Бастарда де Молеона» и спешно сочиняет волнующие, приправленные магнетизмом и магией приключения Джузеппе Бальзамо.

Но тут до него дошли слухи о странной инициативе правительства. Завоевание Алжира было практически завершено, несмотря на редкие вылазки отрядов Абд-эль-Кадера, и король считал, что неплохо было бы отправить туда колонистов, которым было бы вменено в обязанность приобщать дикие племена к европейской цивилизации и заставить природные богатства этой страны приносить доход. Несмотря на выгоды, которыми заманивали желающих уехать, очень немногие французы решились ими воспользоваться. Министр народного просвещения Нарсис Ашиль де Сальванди был этим весьма обеспокоен. Внезапно он сообразил, что Александр Дюма с его хорошо известной словоохотливостью мог бы помочь ему вербовать добровольцев. Достаточно было бы отправить писателя за море и убедить его привезти оттуда «дорожные впечатления», достаточно заманчивые для того, чтобы убедить сотни читателей попытать счастья. Сказано – сделано: министр пригласил Александра на обед и без долгих предисловий предложил ему поехать в Испанию на свадьбу герцога де Монпансье и инфанты Луизы-Фернанды, а затем отправиться в Алжир, осмотреть страну и написать об этом путешествии живописный очерк, который будет напечатан в газетах. Дюма никогда не мог устоять перед соблазном путешествовать. Несмотря на строительство Исторического театра, который постепенно вырастал, камень за камнем, несмотря на еще не завершенного «Жозефа Бальзамо», он принял предложение. Но все же выставил одно условие, и непростое: в его распоряжение должны были предоставить корабль из королевского флота. Человек, занимающий такое положение, провозгласил он, не может плавать на торговой посудине. Речь идет о престиже Франции, которую ему поручено представлять. Сальванди, поначалу оторопевший от запросов гостя, согласился обсудить это на Совете министров. В конце концов требования этого сумасбродного Дюма были удовлетворены. Ему решили не только предоставить судно, но еще и финансировать его поездку. Чего только не сделаешь ради того, чтобы привлечь внимание французов к заморским территориям!

Раздраженный этой новой милостью, оказанной и без того чрезмерно обласканному публикой собрату по перу, Виктор Гюго пишет в «Пережитом» («Choses vues»): «Александра Дюма послали в Испанию присутствовать в качестве историографа на свадьбе герцога Монпансье. Вот как добывали деньги на это путешествие: полторы тысячи франков отпустило министерство просвещения из фонда „Поощрения и помощи литераторам“, еще полторы тысячи – из фонда „Литературных поручений“, министерство внутренних дел выдало три тысячи франков из кассы особого фонда, господин де Монпансье – двенадцать тысяч франков. Получая деньги, Дюма сказал: „Ну что ж, этого, пожалуй, хватит, чтобы уплатить проводникам“».[82]

Газеты, по обыкновению своему зубоскаля, тоже писали о том, что богатейший автор «Мушкетеров» отправляется исполнять обязанности «историографа» на свадьбе герцога де Монпансье за государственный счет. Между тем для Александра поездка в Испанию представляла собой лишь незначительный эпизод его путешествия. Главным для него самого было продолжение, открытие Алжира, прославление колонизаторской деятельности Франции. Когда есть такая цель, денежные вопросы, пусть даже речь идет о больших деньгах, оказываются второстепенными. Александр готов был, если потребуется, приплатить из собственного кармана. Впрочем, он не намеревался путешествовать в одиночестве. Его должны были сопровождать сын, Огюст Маке и художник Луи Буланже. Но ему необходим был слуга, по возможности – цветной. Ресторатор Шеве порекомендовал ему негра, владевшего пятью языками, в числе которых был арабский. Эта черная жемчужина в Сомали откликалась на поэтическое имя Росный Ладан, однако в Париже его называли попросту Поль. Внешность у него была приятная, он казался неглупым, но проявлял нескрываемое пристрастие к рому. По расчетам Александра, восемнадцати тысяч франков, выделенных правительством, не могло хватить на оплату поездки четырех человек по негостеприимным краям. Менее скупой, чем государство, считавшее, будто дает ему работу, он продал на сорок тысяч франков акций железных дорог, чтобы не пришлось побираться в пути.

Третьего октября 1846 года, в шесть часов вечера, маленький отряд поездом выехал из Парижа. Затем, пересев в дилижанс, добрались до Бордо, где Александр нанял экипаж, чтобы передвигаться быстрее.

Утром девятого числа он прибыл в Мадрид – как раз вовремя, чтобы десятого присутствовать на свадьбе герцога де Монпансье и инфанты Луизы-Фернанды. Сразу после этого события обоих Дюма закружил вихрь, в котором чередовались спектакли, фейерверки, балы, народные праздники и бои быков. Посещение Эскуриала, обед во дворце в обществе епископов, камергеров и испанских грандов произвели на Александра куда меньшее впечатление, чем бои на арене между несущими смерть матадорами и животными, чья кровь лилась на песок. Ему казалось, что эта жестокая забава отвечает его собственной природе, жаждущей опасностей и славы. Он чувствовал себя на месте здесь, в этой примитивной и вместе с тем театральной обстановке. К тому же все испанцы, говорившие по-французски, им восхищались. Должно быть, они угадали в нем человека своей породы. Инстинктивно они прозвали его Амо, что означает «хозяин, руководитель, владелец». Он, давно уже ставший кавалером ордена Изабеллы Католической, внезапно оказался награжденным еще и орденом Карла III. Осыпанный почестями, он вместе с сыном и друзьями продолжил путь к югу. К этому времени маленький отряд пополнился двумя французами: один из них – художник-карикатурист Эжен Жиро, второй – Дебароль, «человек с ружьем», нелепый чудак, который не мог пропустить ни одной крысы, ему непременно надо было в нее прицелиться. Толедо, Гренада, Кордова поочередно принимали путешественников, которые восторгались монументами и пейзажами, но на все лады проклинали испанскую кухню. В Севилье, во время бала, Дюма был покорен движениями танцовщиц, чьи тела изгибались так сладострастно, что казалось, будто это они своими бедрами, грудями, спиной, животом производят ту самую любовную музыку, которая сопровождала танец. Какой урок для французских женщин, ставших жертвами ложной стыдливости! Они не умеют воспламенять, как здешние женщины, повинуясь требованиям крови. Как жаль, что уже пора уезжать!