«А видать, кранты денежкам...» – неизвестно отчего подумалось ему.

* * *

Ох как не хотел Луков отдавать деньги государству. Не хотел он ничего дарить власти, которую ненавидел. Знал, что денежки оприходуют в финотделе УВД и пустят на зарплату операм и участковым, на покупку новых машин, компьютеров, на ремонт кабинетов – мало ли на что?

Не такой судьбы хотел он своему сокровищу, лучше бы просто по улице разбросать. Но ничего не поделаешь – деньги пришлось уступить. Когда в квартиру вломился этот парень с быстрыми вороватыми глазами, а за ним – целая бригада крепких мужиков с казенными физиономиями, Лукову оставалось только быстро уйти.

Он сдержал досаду. Главное – дело сделано, доллары и золото не обратятся в смертельный порошок.

Ночью он снова был на свалке, где уже чувствовал себя свободно, как дома. Никто здесь не мог грозить ему – ни зверь, ни человек. Луков нашел себе сухого хлеба, потом полбатона тухловатой колбасы, подкрепился. Некоторое время он развлекался, совершая в темноте огромные прыжки с кучи на кучу. Потом безо всякого труда выловил одну за другой двух крыс, но тут же их отпустил.

Наконец он закопался в теплую кучу ветоши, пахнущей машинным маслом, и замер. Он не спал. Он почему-то теперь вообще не мог спать. Тело было расслаблено, голова – свободна от всяких мыслей, однако уши, глаза, нос – все это действовало. Луков слушал окружающий мир, выделяя попеременно каждую из его мелодий.

Где-то натруженно гудел грузовик, переваливаясь на вмятинах грунтовой дороги. Лаяли собаки в отдаленном поселке. Гудели провода. На окраинах свалки, где разбили свои стойбища старатели мусорных куч, слышались голоса.

И тут Луков насторожился. Новый необычный звук вплелся в мерный ночной ансамбль. Показалось, что плачет ребенок, причем совсем рядом...

В окрестностях свалки жили несколько детей вместе со своими родителями-помойщиками. И они тоже иногда плакали, но совсем не так. Сейчас он слышал плач жалобный, испуганный, нежный, похожий на мяуканье заблудившегося котенка.

Луков стряхнул с себя тряпки и поднялся на вершину кучи. Он затих, перестав чувствовать тело, закрыл глаза. Теперь он словно бы плыл в черной бездне, где не было почти ничего – только он сам и этот жалобный плач неподалеку.

Он встряхнулся, чтобы разогреть расслабленные мышцы, и помчался на звук. Он пролетал за один прыжок по четыре-пять метров, ноги чутко находили опору и распрямлялись для нового прыжка. В ушах свистел ветер.

Наконец он увидел: среди берез горел костер, рядом сидели два захмелевших мужика, одетые в рванину. На расстеленных газетах пестрели упаковки каких-то закусок, лежала пустая бутылка. Свет костра выхватывал из темноты угол старого автомобильного фургона, залатанного в нескольких местах фанерой.

– Чего-то меня рыгать потянуло от этой шоколадной пасты, – проговорил один из мужиков. – Лучше бы кильку открыли.

– Дай сюда, отнесу этому писюну, – отозвался второй.

– Да не буди его! Опять щас заорет...

– Он по-любому заорет.

Мужик подхватил с газеты пластиковую баночку и, пошатываясь, побрел к фургону. И в самом деле, через мгновение снова послышался детский плач.

– Я к маме хочу!.. К маме хочу! – захлебываясь от испуга и обиды, повторял какой-то малыш.

– Заткнись, паскудник, щас шею сверну! – прошипел мужик из фургона.

Через минуту он вернулся, плюхнувшись на место. Банка полетела в костер.

– Не жрет, вонючка. Как бы не сбег...

В фургоне продолжал скулить невидимый малыш.

Луков ни минуты не сомневался в том, что ему сейчас предстоит сделать. Он беззвучно подобрался к костру. До обоих бродяг оставалось три-четыре шага, но они ничего не слышали и не видели, огонь слепил им глаза. И они не чувствовали, как умел это Луков.

Теперь оставалось самое простое. Луков вздыбил свои колючки и с хриплым рыком выпрыгнул на освещенный участок травы.

Более ничего не понадобилось. Оба мужика одновременно закричали, вскочили и грохнулись, запутавшись друг у друга в ногах. Один вскочил и метнулся в темноту, но налетел на ствол березы, звучно влепившись в него головой. Второй перекувырнулся и оказался прямо в костре. Брызнули искры, мужик закричал еще громче и пополз по траве, судорожно отталкиваясь ногами.

Луков подскочил, захлестнул свой хвост на его шее и рывком поднял на ноги. И затем несильно поддал в спину ногой, стараясь не повредить когтями. Бродяга с треском рванул через кусты, громко всхлипывая и охая.

Стало тихо. И малыш в фургоне тоже замолчал, испугавшись жутких воплей. Луков подобрался к двери, но не спешил открывать ее.

– Эй! – позвал он, стараясь, чтоб голос звучал мягче. – Ты слышишь меня?

Все же голос у него был отвратительный. Грубый, хриплый... Любой испугался бы. В фургоне раздался шорох. Потом дрожащий мальчишеский голос произнес:

– Кто там?

– Не бойся, они убежали, – ответил Луков. – Я отведу тебя к маме.

– Кто там?! – почти закричал мальчик.

Луков мучительно думал, как ему выпутаться. Если сейчас предстать перед ребенком, у него, конечно, случится истерика, еще похлеще, чем у обоих алкашей. На всю жизнь останется неврастеником. Хотя, говорят, дети более легко принимают необычное и даже страшное...

– Не бойся меня, – прохрипел Луков. – Я добрый. У меня большие зубы и острые когти, но я добрый. Я – сказочный говорящий пес.

– Говорящих не бывает, – ответил малыш через несколько секунд. Голос был недоверчивым, но уже более спокойным.

– Обещай, что не испугаешься меня. И мы с тобой быстро-быстро побежим к твоей маме. Это она попросила тебя найти. Ты мне веришь?

Малыш не ответил. Дверца фургона скрипнула и чуть приоткрылась. Луков молниеносно спрятал колючки и прижался к земле, чтобы казаться меньше. Голову он опустил, пряча длинную пасть.

Мальчишка едва взглянул и сразу захлопнул дверь. Но через несколько секунд опять приоткрыл ее.

– Ты не пес, – сказал он совершенно спокойным голосом.

– Подойди, не бойся.

– Ты не пес, – повторил мальчик, нерешительно выходя из фургона. – Ты – люкозавр.

* * *

Еще несколько минут, и часы встретятся на вершине циферблата. Наступила полночь, наступает новый день.

Гриша незаметно протянул руку и выключил радио. Чтобы оно лишний раз не напоминало Светлане, что время идет, а хороших новостей нет. Никаких новостей нет.

Уже давно она сидела молча и смотрела в одну точку. Говорить было нечего. Все уже переговорено, все переплакано. Осталось молчать и ждать в страшной тишине. Даже вода из крана не капала как обычно, Гриша давно уже его починил.

Загремел телефон. Светлана вздрогнула всем телом, но не поднялась с места. Уже сколько раз она сегодня вскакивала на каждый звонок, каждый шум, и все напрасно.