— Ваш вопрос так неожидан… Сейчас мне в голову приходят такие мысли… У барона Врангеля иностранная фамилия, к тому же с титулом, чуждым для русского уха. Большевики, конечно, используют это в своей пропаганде. Генерал Врангель энергичен, талантливый военачальник, но, говорят, настолько честолюбив, что это мешает ему быть всегда беспристрастным. Думаю еще, если главнокомандующим будет генерал Врангель, то армии как Добровольческой наступит конец. Откровенно говоря, я бы лично предпочел видеть вас на этом посту и, поверьте, не потому, что вы мой начальник…

— Быть может, вы во многом и правы, — ответил, помолчав, Кутепов, — но я считаю, что Врангель талантливее меня и он лучше, чем я, справится с нашим тяжелым положением… Я буду настаивать на кандидатуре генерала Врангеля и скажу об этом начальникам своих частей[523].

Насколько пересказ М. А. Критского соответствует реальности — неясно. Возможно, этот фрагмент мемуарист сочинил уже задним числом, когда роль П. Н. Врангеля в истории Белого движения была очевидна. В начале же апреля 1920 года он находился в вынужденной эмиграции в Константинополе, покинув армию после острого конфликта с Деникиным, и тогда Кутепов вполне мог всерьез размышлять о том, чтобы возглавить Вооруженные силы Юга России самому, а не признавать списанного со счетов отставника Врангеля «более талантливым», чем он сам.

В день начала Военного совета Кутепов провел два предварительных совещания — со старшими командирами Офицерской стрелковой генерала Дроздовского дивизии и 1-го армейского корпуса. На обоих совещаниях участников привел в недоумение «грустный, как бы подавленный»[524] вид обычно энергичного генерала. Несмотря на то что подчиненные в голос заявляли о том, что никого, кроме Деникина, на посту главкома не видят, Кутепов неоднократно повторял, что решение Антона Ивановича уйти бесповоротно и переубедить его не удастся. На самом же Военном совете он сначала вообще отказался участвовать в происходящем («Это выборы. Добровольческий корпус не может выбирать»[525]), а затем поддержал Деникина. Лишь после известия о категорическом решении главкома оставить пост участники Военного совета остановились на кандидатуре Врангеля. Причем, по утверждению Н. Н. Шиллинга, «ни возражений, ни согласия, а тем более энтузиазма большая часть участников не выразила, все были утомлены и чувствовали, что без генерала Деникина будет много хуже; решительно и определенно поддержали кандидатуру генерала Врангеля генерал Драгомиров и чины флота»[526]. П. С. Махров: «Только несколько нерешительных голосов в зале повторили имя Врангеля, и наступило гробовое молчание. Ощутилась какая-то неловкость. Ясно было, что кандидатура Врангеля не вызывает одобрения. Тем не менее Драгомиров поторопился закрыть заседание»[527]. А. П. Богаевский[528] также вспоминал о том, что Врангель был избран на Военном совете прежде всего потому, что кого-то все-таки нужно было избрать.

После того как А. М. Драгомиров зачитал членам совета последний приказ А. И. Деникина о назначении его преемником Врангеля, генералы «без воодушевления и единогласия» приветствовали нового главкома общим «ура!». Кутепов же отозвался о происходящем так: «Лично у меня после ухода генерала Деникина было очень тяжелое настроение»[529].

Подавленное состояние Кутепова можно объяснить сложной внутренней борьбой, которую генералу пришлось выдержать в эти дни. Вероятно, он надеялся на то, что Деникин, впечатлившись нарисованной им картиной «брожения и недовольства» в армии, передаст ему командование, что называется, из рук в руки, примерно так же, как в апреле 1918 года после гибели Л. Г. Корнилова М. В. Алексеев передал командование над армией самому Деникину. Сам факт созыва Военного совета, а затем и безоговорочная поддержка Деникина, которую выказала верхушка «цветных» соединений, оказались для Кутепова неприятными сюрпризами, спутавшими все его карты. Кроме того, Александр Павлович прекрасно осознавал, что в сложившейся ситуации руководство Белым движением — это не лавры, а тяжкий крест, колоссальная ответственность и в первую очередь задача политическая, а не военная, к чему он попросту не был готов, но расставаться с шансом ему, человеку славолюбивому (по слову А. В. Суворова, полагавшего славолюбие добродетелью для офицера), было нелегко.

Сам Кутепов чувствовал небезупречность своего поведения, потому что уже в эмиграции, задним числом постарался приписать «переворотные» настроения генералам В. Л. Покровскому и Я. А. Слащову. Якобы между ним и Покровским в Новороссийске и Слащовым в Джанкое состоялись разговоры, в ходе которых Покровский и Слащов предлагали Кутепову участвовать в смещении главнокомандующего, но встретили решительный отказ. Между тем сам Слащов в своих мемуарах не только не упоминает о факте такого разговора, но и прямо подчеркивает стремление Кутепова занять место Деникина; Покровский же погиб в 1922 году в Болгарии[530] и не мог подтвердить или опровергнуть утверждения Кутепова.

Так или иначе, Александру Павловичу отныне предстояло служить под началом Врангеля, с которым они были знакомы с 15 мая 1919 года. Не будучи посвящен в колебания Кутепова накануне смены главкомов, весной 1920-го Врангель считал его «просто» выдающимся генералом-строевиком, не имеющим вкуса к политике и лишенным каких-либо претензий на избранничество. Вероятно, именно поэтому Кутепов, в отличие от многих «деникинцев», и при Врангеле сохранил исключительно высокое положение в армии.

Сказать, что Врангелю досталось тяжелое наследство — значит не сказать ничего. 2 апреля британский верховный комиссар в Константинополе поставил его в известность о том, что в случае продолжения «явно бесполезной борьбы» с большевиками Великобритания откажется от всякой поддержки Белого движения. Друзья указывали Врангелю на то, что предприятие, за которое он берется, не имеет ни малейших шансов на успех[531]. А. А. Лампе[532], последний, с которым Врангель говорил перед тем, как отплыть из Константинополя в Крым, вспоминал, что тот «шел не на праздник власти, как это думали многие, он ясно сознавал трудность и почти безнадежность задачи, которую судьба возлагала на его плечи, он понимал, что идет на тяжелый труд, на подвиг, и, тем не менее, он опять подчинился долгу и… принял на себя тот крест, который и привел его к преждевременной могиле»[533].