Сошел тут голос Божий к Моисею и ответил:

— Если я тебя не умертвлю в этом мире, то как смогу воскресить тебя в мире том?

Еще яростнее ударил святой себя в грудь и снова начал молить:

— Господи, царь мой, если уж не дашь Ты мне войти в страну Израиль и не могу я остаться здесь, на этой горе, бедным угольщиком, то позволь мне жить как зверю в лесу, бегать рысцой окрест, жевать траву и пить из водоемов! Я только жить хочу, дышать и наслаждаться миром!

Сказал тут Бог свое Слово, и Слово это было:

— Довольно!

А Моисей грыз землю, неистовствовал, катался по траве и рычал:

— Хочу быть птицей, летать по всем четырем сторонам неба и вечернею зарей усталым возвращаться в свое гнездо! А если и это воспретишь, — пусть буду чахлой травой на берегу или недвижимым камнем в ущелье, лишь дай мне жить!

И вновь сказал Бог свое Слово:

— Довольно!

И Моисей затих и склонился, когда увидел, что ничто не может спасти его от дороги смерти… и сказал:

— Скала стоит неколебимо. Ее воздействие не знает недостатков. Бог без обмана, прямой и справедливый — как скала.

Говоря так, взял он свиток и написал на нем Божье имя, и пока он еще писал, истек срок и настал час его умирания.

И послал Бог своих на службе состоящих ангелов Михаэля и Габриэля забрать душу Моисея. Те же закрыли крыльями лица свои и отвернулись.

Тогда Бог послал мерзкого Самиэля забрать душу Моисея.

Тот возликовал, тотчас вооружился яростью, опоясался мечом ужаса и закутался в жуткую тучу. Таким он и слетел вниз.

Когда же он увидел Моисея, как тот сидел и выводил на свитке Божье имя, покоясь в безмерном блеске, исходящем от него, словно от ангела, то содрогнулся дьявол и ослаб.

Моисей же почувствовал его появление, вышел величественно из своего сияния и сказал:

— Чего ты хочешь, святотатец?

— Твою душу, — ответил трепещущий Сатана.

— Душу мою ты не получишь, нет у тебя надо мною власти, я — сильнейший из всех обитателей мира.

— В чем же твоя сила? — воскликнул Самиэль. Моисей на это:

— В день, когда я родился, говорил я с отцом и матерью, и сразу мог ходить, и молоком вспоен не был. А трехмесячным ребенком пророчествовал я о Законе, данном мне в пламени огня, и во дворец был вхож.

Восемнадцати лет совершал я чудеса и знамения в Египте, раздвинул море и провел по дну его свой народ.

Горькую воду превращал я в сладкую, и убивал царей — великанов Сихона и Ога[97].

По справедливости Божьей получил я Закон из огня, на вершине мира велел солнцу и луне остановиться, и бил их этим посохом, и прогонял их. Сгинь, Сатана, что ты можешь против меня?

И Моисей ударил святотатца своим посохом так, что Сатана взвыл и скрылся.

Тут оставалось Моисею лишь мгновение, и небесный голос возвестил конец его умирания.

— Господин мира, — сказал Моисей Богу, — вспомни о терновом кусте, о сорока днях и сорока ночах на Синае, и не отдавай меня в руки ангелу смерти.

И небесный голос сказал:

— Не бойся, я сам займусь тобой и твоим погребением.

Бог же и Его серафимы спустились с вышних небес. Ангелы уложили Моисея на бисус[98]и приподняли немного, чтобы он благословил страну Израиль. Тут позвал Господь нежным голосом душу Моисея:

— Дочь моя, сто двадцать лет суждено было тебе пребывать в этом теле. Приди ко мне, и не медли.

А душа тихо и нежно отвечала:

— Сто двадцать лет жила я в этом чистом теле; нет в нем ни плохого запаха, ни червей, ни гнили. Я его люблю, позволь мне остаться.

— Выходи, душа, — сказал снова Бог, — ты должна жить у моего трона и среди воинства моего.

— Господин мира, — сказала душа еще тише, — я не прикоснулась ни к одной женщине с тех пор, как Ты мне явился. Прошу Тебя, оставь меня в этом теле.

Тут поцеловал Бог Моисея, и отнял поцелуем душу с его уст. И заплакал Бог, и сказал:

— Кто поднимется ради меня против злодеев?

Кто восстанет ради меня против преступников?

1914

Вы любите дальние прогулки, господа, но зайдите и ко мне! Входите же! Все! Я немного испуган: все вы — в черной парадной одежде, а мне приходится принимать вас в своей тесной спальне. Замечу к стыду своему, что стульев здесь явно недостаточно. Прошу вас, насколько возможно, располагайтесь удобнее. Мы можем зайти в гостиную — здесь, рядом. Но лучше будет остаться тут. Не знаю, убрано ли уже со стола. В соседней комнате я обычно съедаю на ужин телячьи отбивные, которые приносит в восемь часов хозяйка. Для вас это не представляет интереса, а для меня является предметом немалых забот. Кроме того — может быть, кто-нибудь из господ сядет на кровать? — кроме того, много места в гостиной занимает моя научная коллекция. Вы спросите, что это за коллекция? Позже я удовлетворю ваше любопытство, господа! Прежде всего, — ах, я просто в отчаянии, что вынужден в вас сомневаться! — прежде всего, — как бы точнее выразиться? — мы должны с вами договориться относительно одного очень важного пункта. Вы видите во мне — потому и поспешили сюда, — короче говоря, вы видите в лице моем Господа Бога. Впрочем, прошу вас обращаться со мной безо всяких церемоний и называть меня, как принято между вами, вполне по-свойски, без упоминания полного титула. Что меня в данный момент, — да и не только в данный момент, — больше всего угнетает, так это неуверенность, предположение, что вы сомневаетесь в правдивости моих слов. Господа, я настоятельно прошу вас верить мне. Я прошу вас только об уважении к вашей собственной слабости, которую я почел за честь с вами разделить. Поставьте себя на мое место! Представьте себе, как не поверили бы вам, что вы — именно те, кем хотите казаться, за кого себя выдаете! Как не поверили бы, к примеру, вам, что вы — превосходный врач, добрый человек, заботливый отец! Я спрашиваю вас: что вы чувствовали бы, если б люди откровенно отрицали благородные свойства вашего характера? Вы чувствовали бы себя глупцом. И подумайте, господа, — хватило бы у вас душевной силы прослыть глупцами? Сошлюсь на Евангелие от Матфея, где в одной из глав гнуснейшему грешнику обещано милосердие и сказано: «Кто говорит брату своему: ты глупец, — того ждет огонь адский!» Мы знаем, дорогие друзья: не все в нас хорошо на самом деле; но мы требуем уважения к нашему видимому образу. Со своей стороны, самое для меня тягостное — недостаток веры в меня. Как и для вас! Все-таки я — в менее выгодном положении. Если кому-то из вас невыносимо быть глупцом, у него есть еще выход — самоубийство, к которому я не в состоянии прибегнуть. Еще раз, господа, умоляю вас поверить, что я — Господь Бог.