— Вы давно заняты музеем? — спросил я. (В прошлый наш приезд он вел себя так, что любые вопросы личного характера были просто-напросто исключены.)

— Я присоединился к нему в 1951 году, — охотно ответил Слободчиков.

— А разве в это время музей уже был основан?

— Да, незадолго до того, в 1948 году. Музей затеял Петр Филаретович Константинов. До этого в Сан-Франциско существовал только исторический кружок, интересовались они в основном Форт-Россом. А я в Шанхае тоже состоял в историческом кружке. Приезжаю и узнаю, что Константинов — бывший агроном и служил в России у моего дяди, директора департамента земледелия. Дядя мой Дмитрий Яковлевич Слободчиков был большой знаток, начинал при Столыпине, помогал ему в реформах, хорошо относился к крестьянам, Советы его не арестовали. Константинов, узнавши, что я его племянник, воспылал ко мне любовью и втянул в музейные дела. — Николай Александрович впервые за время нашего знакомства улыбнулся. — Правда, я сам с удовольствием втянулся. Стал вице-председателем, потом сделался председателем, в 1965 году. С тех пор и состою директором.

— А не трудно? Большая нагрузка…

— Устал, знаете ли. А замены пока нет… А так, пора на отдых, буду просто помогать.

— Николай Александрович, как все это начиналось? — спрашивал я, пока мы ходили по уже знакомому мне залу. — Вот я вижу, экспозиция сильно обновилась. Значит, у вас огромное собрание!

— Огромное, — согласился Николай Александрович с заметной гордостью. — Мы сами плохо себе представляем, какими богатствами владеем. До сих пор не все обработали. Константинов, надо сказать, начинал деятельно. Обратился с письмами к важным эмигрантам — к Ипатьеву, Гречанинову, Сикорскому, Александре Толстой… Ну и пошло. Гречанинов сразу прислал нам массу своих сочинений, написанных его рукой. Много прислал профессор Ипатьев. Сикорский посылал свои конструкции, документы, старые фотографии. Помогал деньгами.

— Он вообще многим помогал.

— Да, Сикорский был щедрый человек. Он и Толстовскому фонду жертвовал. Был еще такой Анатолий Степанович Лукашкин, он был важный деятель в Харбине, куратор изучения Маньчжурского края. Он передал музею восемьдесят работ о Харбине. К нам буквально потекли материалы. — Николай Александрович снова улыбнулся. — Знаете ли, у нашего директора Константинова была такая особенность: он любил работать ночью, ну и ночами он писал письма. Он их столько рассылал по всему миру, что вначале мы даже не успевали регистрировать подарки, только собирали и собирали. Много получали из Парижа. Из Польши получили архив дочери Александра II, ее переписку с отцом. Она сейчас у нас.

— Сколько же вас было тогда? Ведь все добровольцы, все где-то работали?

— Конечно, и я работал, и очень напряженно. Я вам так скажу. Нас было человек десять, собирались мы постоянно, несколько раз в неделю, но не управлялись. Конечно, из-за этого мы многое утратили. Да и не всегда были честные работники. Помогала нам одна старушка, ей было 94 года, очень бодрая, на нее наехал автомобиль, умерла. Одинокая была. Город отдал нам ее библиотеку, среди книг нашли наши, очень ценные. А грабежи? Украли коллекцию монет. Коллекцию кокард. Конечно, Русский центр теперь в черном районе, здесь опасно по вечерам.

— А раньше что было в этом здании?

— Раньше здесь был немецкий клуб. Немцы построили его в 1910 году. А в 1939-м продали русским за сорок одну тысячу.

— Всего? Такой огромный дом?

— Тогда это были большие деньги. Русские выплачивали много лет. Что теперь доллар? Копейка! Теперь только построить наш дом будет стоить миллионы. С тех пор, пожалуй, с начала войны, и обосновался здесь Русский центр и существует то с удачным правлением, то не очень. Сейчас у нас во главе стала молодежь. Я настаивал, чтобы молодежь взяла дело в свои руки. Ну а что касается до музея, то мы начали приводить его в порядок с 1965 года. Видите, сколько лет пытаемся, а до конца еще далеко. Я страдаю, стараюсь побыстрее, да не выходит. Перестраиваем библиотеку, вы же видели, большая хорошая комната, а в беспорядке. У нас же работает много ученых, им просто негде расположиться. А что делать? Нанимать людей дорого. Я вас познакомил с Николаем Петровичем Лапикяном? Изумительный человек! Ему восемьдесят два года, а он все сам переделывает для библиотеки, строит новые полки. А архивы? Тоже, знаете ли, проблема. Умирают старые люди, можно сказать, последние родившиеся в России. Завещают свои архивы. Умер недавно Аполлон Александрович Соллогуб, он был здесь редактором газеты. Нам сдали тридцать пять ящиков его архива. Кто будет разбирать и описывать? Умер Лукашкин, я вам о нем говорил. Завещал нам пятнадцать ящиков своих бумаг.

— Надо разбирать.

— Надо. А кто? Рук мало. Есть у нас архив Капниста. В нем много писем Некрасова.

— Неужто неопубликованных?

— Конечно!

— Покажите, Николай Александрович.

— Мы их в банке держим, большая все-таки ценность.

— Как же он к вам попал, этот архив?

— Из Японии, по завещанию.

— И никто такие вещи не разбирает?

— А кому? Работают у нас профессора университетов в отставке, инженеры, это не их дело. Хорошо, что у нас бывает много славистов, они многое обнаруживают.

Недавно приезжал профессор из Гамбурга, немец, ищет издание Пекинской духовной миссии «Китайский благовестник». В Париже нашел три тома. А у нас двадцать пять. Когда увидел, обалдел. Я, говорит, искал по всему миру, а, оказывается, надо было ехать к вам. Курьезно, не правда ли? — Николай Александрович снова довольно улыбнулся.

Но я понимаю, что за этим «курьезом» стоят долгие поиски, и уговоры тех людей, у кого сохранились книжные раритеты, и своеобразие Сан-Франциско, где так много русских людей, приехавших в свое время из Китая.

А Николай Александрович бросает на меня короткий довольный взгляд и поправляет свой неизменный берет:

— Недавно приезжал к нам человек из института Кеннана в Вашингтоне, заявляет мне: посижу у вас тут два дня, перепишу все, что у вас есть. Я говорю, хорошо, работайте. Начал переписывать. Сидел месяц и не переписал. Вот так. Знаете ли, уже много книг создано по нашим материалам. Например, русские фашисты. Одного гавайского профессора очень эта тема интересовала. Фашисты в Китае и в Америке. В Лос-Анджелесе издавался русский журнал «Фашист». Хотите покажу? У нас есть вся подшивка. В Харбине журнал «Нация». В Харбине вообще было много фашистской русской литературы.

— Вы, наверное, знали много фашистов?

— Конечно, и очень хорошо помню. Все это была молодежь, мечущаяся, совершенно не понимавшая, что происходит. Там были разные люди, много случайных. Здесь и сейчас живет один человек, бывший членом фашистской партии в Харбине. Вам бы он