Вечером 4 февраля 1990 года несколько сотен тысяч человек собрались на Крымском мосту возле Парка Горького. Они прошли по Садовому кольцу, мимо Музея Революции на улице Горького до Манежной площади, находящейся прямо под стенами Кремля. Впервые демонстрации оппозиционеров позволили подойти так близко к самому центру власти. Некоторые несли царские флаги и флаги Временного правительства, «созванного в феврале 1917 года», как бы намеренно пытаясь перекинуть мост в докоммунистическое прошлое. Другие несли лозунги: «Долой КГБ!», «Армия, не стреляй!», «Партийные бюрократы, помните о Румынии!».

В рядах этих демонстрантов шла и Джилл, которая пошла просто посмотреть, а затем присоединилась к общей массе. На Манежной площади к ним обратились Ельцин, Гавриил Попов, Коротич и поэт Евтушенко. Большинство демонстрантов составляли пожилые люди, принадлежавшие к средним классам. Молодежи среди них было сравнительно мало. Несколько человек узнали Джилл, которая недавно выступала по телевидению: «О! Вы жена «нашего» английского посла!».

* * *

Вторая демонстрация состоялась 25 февраля – в годовщину падения царизма в 1917 году. Она была кульминационным моментом кампании выборов в Российский парламент. Власти начали намеренно нагнетать напряженность. Советский парламент предостерегал от «гражданской конфронтации». «Правда» опубликовала обращение ЦК к народу с призывом вести себя спокойно. Джилл принесла из университета, где она регулярно давала уроки разговорного английского, слухи о том, что вокруг Москвы концентрируются войска и демонстрация будет подавлена силой. По телевидению Рыжков говорил веско, но угрожающе о необходимости порядка. Я спрашивал себя, не зайдут ли Афанасьев и его единомышленники слишком далеко.

В субботу 24 февраля – накануне демонстрации демократов – московские коммунисты и военные организовали в центре Москвы антиельцинский митинг. На их плакатах были лозунги: «Народ и партия едины!», «Россия для русских!», «Ельцин и его компания – слуги сионизма!». Я в то время этого не знал, но на митинге присутствовали Крючков, Язов и Пуго – люди, которые впоследствии организовали путч 1991 года.

На следующий день рано утром радио сообщило, что Москва окружена войсками. Медицинские службы были приведены в состояние готовности. Некий православный епископ призывал жителей провести день дома.

Мы с Джилл прошли по Большому каменному мосту, ведущему через реку к Кремлю, через парк, раскинувшийся под стенами Кремля, в центр города. Все выглядело мирно. Люди прогуливались, радуясь не по сезону теплой погоде. Но в боковых улицах выжидали войска и милиция; там были припаркованы грузовики, предназначавшиеся для того, чтобы заблокировать улицы, и большое количество закрытых фургонов с надписью «Детское питание», – довольно прозрачная маскировка: в солженицынские времена «черные воронки» обычно имели надпись: «Хлеб» или «Мясо». На крышах дежурили снайперы в бронежилетах.

Демонстранты вели себя организованно и дисциплинированно – это стало их отличительной особенностью. Они не предпринимали никаких попыток прорваться через кольцо войск вокруг Кремля. И все-таки они снова вышли в массовом порядке, несмотря на угрозы властей. Либеральные политики заявляли по телевидению, что «люди преодолели свой страх».

В Кремле на дело смотрели иначе. Когда Политбюро собралось, чтобы обсудить события дня, Рыжков утверждал, что одержана победа. Крючков заявил: народ теперь знает, кто хозяин.

Протестовать против этих утверждений выпало на долю Бакатина, тогда все еще министра внутренних дел. Да, сказал он, народ был напуган. Иначе на улицах был бы миллион человек, а не каких-то триста тысяч. В следующий раз они сдерживаться не станут. Они двинутся прямо на Кремль, и партии придется обеспечить свою «победу» с помощью танков. Вместо того, чтобы болтать о «победе», власти должны начать переговоры со всеми, кто стоит за реформы.

Горбачев напустился на него. Те, кто возглавлял демонстрации, – Попов и прочие, которых он назвал «политическими негодяями», – ничего и никого не представляют, и дискутировать с ними не о чем: «Настоящий рабочий класс еще не сказал своего слова». Бакатин был изолирован. Остальные члены Политбюро сплотились вокруг Горбачева.

* * *

До сих пор демонстранты не критиковали Горбачева. Однако положение стало меняться. Горбачев сделал новый либеральный жест, оказавшийся крайне неудачным. Он позволил независимым политическим группировкам принять участие в майском параде на Красной площади. Это было пестрое сборище членов демократических профсоюзов, социалистов, кадетов и прочих – их названия напоминали о кратковременном флирте царского режима с демократией в начале века. Некоторые демонстранты несли лозунги, намеренно и грубо угрожавшие партийным бюрократам: «Встаньте с ваших кресел и марш в концентрационные лагеря!», «Вспомните Чаушеску!». Они улюлюкали Горбачеву. Тот в ярости сбежал с трибуны.

То же самое произошло во время парада по случаю годовщины революции в ноябре, в серый денек с падающим и тут же тающим снегом. Горбачев начал довольно хорошо, обратившись к собравшимся не со слова «товарищи», а – «соотечественники». Но потом, как это часто с ним случалось, он бубнил ни о чем целых двадцать минут, так что интерес у людей пропал.

Военный парад был организован как всегда безупречно. Последовавшая за ним гражданская демонстрация вновь нарушила сложившийся ритуал. Горбачев, Лукьянов, Ельцин и Попов сошли с трибуны и пошли во главе демонстрантов по площади. Несмотря на тщательную организацию, попадались антигорбачевские лозунги («Помните, что вы все еще Генеральный секретарь», «Когда выезжаете за границу, не забывайте о собственной стране»), призывы к единству, против хаоса и гражданской войны, нападки на экономическую реформу и снижающийся жизненный уровень. Группы пожилых людей несли портреты Сталина и знамена со злобными антисемитскими лозунгами.

Еще раз на прилегающих улицах прошли соревновавшиеся друг с другом демонстрации. На полпути с противоположной стороны Красной площади послышалась пара хлопков. Мы подумали, что лопнули воздушные шары. Однако позже мы узнали, что какой-то умалишенный из Ленинграда вытащил обрез и произвел два выстрела в воздух. Никто не пострадал.

* * *

На обычном приеме в Кремле в тот вечер Горбачев и Раиса подошли к нам поговорить. Он очень серьезно сказал, что процесс перестройки теперь глубоко укоренился в сознании народа: я, обратился он ко мне, не должен придавать слишком большого значения эксцессам сегодняшних демонстраций – это пена. Я со своей стороны понял это в том смысле, что он хочет, чтобы я передал госпоже Тэтчер и другим руководителям в Лондоне оптимистическое сообщение, что он все еще является человеком, которого следует поддерживать.

Это был последний прием и последний ноябрьский парад в истории Советского Союза. Хотя Горбачев не мог найти в себе силы покинуть партию, к весне 1990 года он тоже понял, что в проведении реформ уже не может полагаться на нее. Поэтому он решил учредить новый пост исполнительного президента, на который его изберет советский парламент, выступающий в роли коллегии выборщиков.

Итак, к осени 1990 года Горбачев упустил из рук инициативу. Он не воспользовался своими новыми полномочиями Исполнительного президента ни для того, чтобы продвинуть экономическую реформу, ни для того, чтобы подчинить себе экстремистов левого и правого толка. Его тактика действий из центра не давала результата. Наиболее видные реформаторы потеряли веру в него и стали поддерживать «Россию» и Ельцина. Реакционеры были глубоко возмущены тем ущербом, который он нанес международному положению Советского Союза и целостности самого Союза.