Клекот и щелканье клюва, донесшиеся из темноты, должно быть, знаменовали ответ, потому как вслед за тем Сфинкс перешел на звуки, очень напоминающие «речь» Проглота. Спустя пару минут грифон стремглав выскочил из мрачного обиталища и, с натугой выбравшись из склизкой балки, отчаянно запрыгал вокруг нас.

– По-моему, он что-то хочет сказать, – неуверенно предположил я.

При этих словах Проглот ухватился клювом за рукав моей дорожной куртки и с силой потянул вниз.

– Очевидно, мы должны идти за ним.

– Пусть твои друзья заходят, – подтверждая мои предположения, прогрохотал Сфинкс, вероятно, обращаясь к Финнэсту. – Я нынче сыт, у меня замечательное настроение и я, впервые за последние семьсот лет, хочу с кем-нибудь поболтать в свое удовольствие.

– Умники! – Слова хозяина подземелья звучали, пожалуй, насмешливо, но беззлобно.

На всякий случай, спустившись в пещеру, я поспешил дать детальное разъяснение к ответу на древнюю загадку, вспомнив и младенца на четвереньках, и взрослого человека, и старца, опирающегося на клюку. Но, похоже, это было излишне. Услышав мои комментарии, вековечное чудовище захохотало, радуясь невесть чему и произнеся словцо, приведенное мной в начале.

– С мясом и вином вы удумали?

– Мы, – сознался я.

– Хитро. Впредь ублажить меня решишь, помни: мне и втрое более этого на один зуб будет. А всё одно, спасибо! И насчет вина вы славно, что и говорить, сообразили. И не припомню, когда в последний раз его пивал…

Я не стал разъяснять узнику харитиевской свалки, что мысль залить мясо вином пришла мне в голову, когда я вспоминал попытки отбрасываться пустыми бутылками от анчуток и праведный гнев этих мерзких тварей по поводу заветной влаги и жителей пустыни.

– Да… – сочувственно протянул Финнэст. – Без зелена вина небось жизнь не сладкая! А что ж так-то в яме сидеть? Нешто сделать чего не пытался? До воли-то рукой подать!

– Всяко пытался… – тяжело вздохнул невидимый во тьме Сфинкс. – Да цепи держат крепко. Чары здесь бессильны, а сам я, за веки-то веков так, поди, заплошал – и нос в большой мир казать совестно. Уж и Сарукаани без малого тыщу лет, как нет, а я здесь с тех самых пор в оковах сижу да объедками столуюсь.

– Что ж так-то? – подивился я.

– Всё ревность людская да зависть, – явно пригорюнившись, вздохнул Сфинкс. – Слова правды – они, видишь ли, дорогого стоят. И за всю жизнь порой не расплатишься. История эта долгая, но, коли не торопитесь, отчего ж не рассказать.

Я поглядел на соратников. За исключением прекрасно себя чувствующего грифона, все остальные, понятно, не горели желанием оставаться здесь долее необходимого. Но обидеть неучтивостью желающего выговориться Сфинкса было просто немыслимо. Расценив наше молчание как согласие, чудовище заговорило глухо и протяжно:

– Само название тех мест, откуда я родом, давным-давно стерлось в памяти людской. В былые времена я и мои родичи учили людей тайным знаниям, охраняли святилища от разбойников и странствовали по всему миру, стараясь объединить разрозненные человеческие племена. Где теперь мой брат Ламассу[38], где сестра Селкет[39]? Где прочие из рода сфинксов? Я слышал, они ушли в иные миры или же окаменели, что случается, когда существо нашей породы чувствует, что никому более не нужно. Но в те времена, когда мир был юн, мы и помыслить не могли, что когда-то обратимся в камень.

Я жил тогда в землях, где обитал небольшой, но очень гордый народ. Если честно, предметом их гордости была сущая безделица. Они считали своего Бога единственным, а себя – избранными Богом для какого-то великого деяния, и полагали, что Бог разговаривает с ними через их царя, который был к тому же и верховным жрецом. При этом они во весь голос отрицали существование других богов и превозносили свое начертание имени Господа как единственно верное, гневно отвергая все прочие. Это была самонадеянная блажь!

В их верованиях не было ни единого слова, которого не сыскалось бы в верованиях иных народов, ни одной мысли, которая бы не звучала ранее. Однако они так громко кричали о своей богоизбранности, что восстановили против себя всех соседей. Несчастные глупцы! Жрецы внушили им, что Творцу всего сущего может быть приятно только бездумное исполнение обрядов, то есть, по сути своей, окаменение. Что повторение предписанных действий угодно всевышнему, а о совершенстве души и речи не было.

Мне стало жаль их. Я пытался научить этих бедолаг, что жить и творить куда разумнее, чем заполнять свой век запретами и предписаниями. Но они упрямо продолжали портить себе жизнь в этом мире, пытаясь отыскать место, где почему-то должно быть лучше, чем здесь.

Через некоторое время среди них сыскался вождь, который решил дать своему народу хорошую жизнь прямо сейчас, в стране, предназначенной им Богом. Он собрал многих последователей, и они пошли за ним через пустыню, полные радужных надежд. Но там было жарко днем и холодно ночью, не хватало воды и пищи, поэтому люди начали роптать.

Тогда этот вождь пошел на хитрую уловку. Разбив лагерь у подножия горы, он скрылся от людских глаз и вернулся через две недели с парой небольших табличек. Он назвал дело рук своих скрижалями Завета. В них ясно значились требования, которые Господь якобы предъявлял к своему народу, обещая взамен все мыслимые блага. По словам вождя, эти таблички передал ему сам Господь на вершине горы, но я-то сразу увидел подвох.

Что и говорить, этот вождь был человек недюжинного ума и отваги, но всего лишь человек. В принесенных им заповедях всё было правильно, и они действительно помогли странствующему народу преодолеть все трудности перехода, но… Это были людские заповеди. Он писал «не укради», как будто пред лицом Господа есть твое и мое. Писал «не убий», словно самая жизнь не есть приближение смерти.

Его заповеди были верны и полезны. Это были воззрения мудреца, воззрения правителя, верховного жреца, но никак не Бога. Вернее, там были две заповеди из четырех, которые были произнесены в последний день творения. Несомненно, это было высочайшее прозрение для человека, но далеко не вся истина.

Что уж теперь каяться! В тот час я промолчал, а значит, по доброй воле ступил на путь, приведший меня в затхлую яму.

– И что, вы действительно знаете эти заповеди? – завороженно спросил я, движимый скорее интересом, чем практическими соображениями.

– Конечно же! – прогромыхал Сфинкс. – Это был день, созданный для отдыха. Предвечный собрал нас у престола своего, в прекрасном саду, из которого с нежным журчанием вытекали четыре реки, и сказал во всеуслышание: «Вот вам четыре моих завета, и пусть они, как эти потоки, утолят жажду и напоят души ваши истиной». И птицы встретили слова Творца пением, от которого в горах расцветали белые эдельвейсы, и солнце остановилось в зените, заслушавшись.