Кнопка блокировки прыгнула обратно вверх. Человек в Противогазе распахнул дверцу и повалился в автомобиль.

— Я не хотел! Клянусь, я не хотел. Я что угодно сделаю! Что угодно! — Глаза у него расширились во вспышке вдохновения. — Я мог бы отрезать себе ухо! Собственное ухо! Мне все равно! Мне оно не нужно, у меня их два! Хотите, я отрежу себе ухо?

— Я хочу, чтобы ты заткнулся. Если тебе хочется что-нибудь отрезать, можешь начать со своего языка. Тогда по крайней мере у нас был бы какой-то покой.

Автомобиль все быстрее ехал задним ходом, с глухим стуком и с хрустом шасси спустился на асфальт. Оказавшись на дороге, он взял вправо, разворачиваясь обратно к шоссе. Рычаг коробки передач снова шевельнулся и прыгнул на первую.

Все это время Мэнкс не касался ни рулевого колеса, ни рычага, но продолжал держаться за ухо, повернувшись на сиденье, чтобы смотреть на Человека в Противогазе.

Пряничный дым, подумал Уэйн с каким-то притупленным удивлением. Это из-за него ему мерещится всякая всячина. Автомобили сами себя не водят. Нельзя вечно оказываться в заднем отсеке.

Человек в Противогазе обхватил голову руками и раскачивался взад-вперед, издавая жалобные звуки и тряся головой.

— Тупица, — прошептал Человек в Противогазе. — Какой же я тупица. — Он с силой ударился головой о приборную панель. И еще раз.

— Или ты сейчас же прекратишь, или я оставлю тебя на обочине. Нечего вымещать свои неудачи на интерьере моей машины, — сказал Мэнкс.

Машину тряхнуло вперед, и она помчалась прочь от коттеджа. Мэнкс не отнимал рук от лица. Рулевое колесо слегка передвигалось из стороны в сторону, удерживая «Роллс-Ройс» на дороге. Уэйн прищурился, не сводя с него взгляда. Он ущипнул себя за щеку, очень сильно, выкручивая ее, но боль никак не проясняла его зрение. Автомобиль продолжал сам себя вести, значит, или пряничный дым заставлял его галлюцинировать, или… но никакого «или» в этой линии рассуждений не было. Он не хотел даже начинать думать об «или».

Он повернул голову и посмотрел в овальное заднее стекло. Он в последний раз увидел озеро под низким пологом тумана. Вода была гладкой, как пластина только что отлитой стали, гладкой, как лезвие ножа. Если мать и была там, то он не видел никаких ее признаков.

— Бинг. Загляни в бардачок, уверен, что найдешь там ножницы и пластырь.

— Хотите, чтобы я отрезал себе язык? — с надеждой спросил Человек в Противогазе.

— Нет, я хочу, чтобы ты перевязал мне голову. Если не предпочитаешь сидеть и смотреть, как я буду истекать кровью, пока не умру. Полагаю, это зрелище очень тебя развлекло бы.

— Нет! — вскричал Человек в Противогазе.

— Тогда ладно. Тебе придется что-нибудь сделать с моим ухом и головой. И сними эту маску. Невозможно с тобой говорить, когда ты в этой штуке.

Голова Человека в Противогазе появилась из-под маски с отрывистым звуком, очень похожим на хлопок пробки, вынимаемой из бутылки вина. Лицо под ней раскраснелось и пылало, слезы исполосовали все его дряблые, дрожащие щеки. Он порылся в бардачке и вытащил рулон хирургического пластыря и маленькие серебряные ножницы. Он расстегнул молнию на куртке своего спортивного костюма, выставив наружу запятнанную белую майку и плечи настолько пушистые, что возникала мысль о гориллах сильвербэк. Он снял майку и застегнул молнию на куртке.

Щелкнул, включаясь, блинкер[129]. Машина замедлила ход перед знаком СТОП, затем повернула на шоссе.

Бинг отрезал от майки несколько длинных полос. Одну из них он аккуратно свернул и приложил к уху Мэнкса.

— Придержите это, — сказал Бинг и жалко икнул.

— Хотел бы я знать, чем она меня порезала, — сказал Мэнкс. Он снова посмотрел в задний отсек и встретился с взглядом Уэйна. — У меня, знаешь ли, с твоей матерью давно нелады. Все равно что драться с целым мешком кошек.

— Чтоб ее черви ели, — сказал Бинг. — Чтоб черви выели ей глаза.

— Что за мерзкий образ.

Бинг обмотал другой длинной полосой майки голову Мэнкса, прижав подушечку к уху и покрыв разрез на лбу. Он начал закреплять повязку полосками пластыря, приклеивая их крест-накрест.

Мэнкс все еще смотрел на Уэйна.

— Ты тихий. Ничего не хочешь сам мне сказать?

— Отпустите меня, — сказал Уэйн.

— Отпущу, — сказал Мэнкс.

Они пронеслись мимо «Зеленой ветви», где утром Уэйн с матерью ели на завтрак сэндвичи. Думать об этом утре было все равно что вспоминать полузабытый сон. Видел ли он тень Чарли Мэнкса, когда только проснулся? Кажется, видел.

— Я знал, что вы приедете, — сказал Уэйн. Он был удивлен, услышав, что говорит такое. — Весь день знал.

— Трудно удержать ребенка от мыслей о подарках в ночь перед Рождеством, — сказал Мэнкс. Он поморщился, когда Бинг прижал очередную полоску пластыря.

Рулевое колесо слегка покачивалось из стороны в сторону, и машина следовала изгибам шоссе.

— Эта машина сама себя ведет? — спросил Уэйн. — Или это мне просто мерещится, потому что он чем-то брызнул мне в лицо?

— Нечего тебе болтать! — закричал на него Человек в Противогазе. — Ни веселья, ни забав, а иначе ждет «пиф-паф». Началась игра в «молчок» — вмиг отрежем язычок!

— Ты прекратишь твердить об отрезанных языках? — сказал Мэнкс. — Я начинаю думать, что у тебя навязчивая идея. Я говорю с мальчиком. Нечего вмешиваться.

Человек в Противогазе, смутившись, снова стал нарезать полоски пластыря.

— Тебе ничего не мерещится, и она не ведет сама себя, — сказал Мэнкс. — Это я ее веду. Я — это машина, а машина — это я. Это подлинный «Роллс-Ройс Призрак», собран в Бристоле в 1937-м, отправлен в Америку в 1938-м, один из менее пятисот по эту сторону океана. Но он также продолжение моих мыслей и может увезти меня на дороги, которые могут существовать только в воображении.

— Ну вот, — сказал Бинг. — Все приладил.

Мэнкс рассмеялся.

— По-моему, чтобы все приладить, нам надо было бы вернуться и обыскать лужайку той женщины, чтобы найти остальные кусочки моего уха.

Лицо у Бинга сморщилось; глаза сузились до щелочек; плечи заходили ходуном в беззвучных рыданиях.

— Но он все-таки брызнул мне чем-то в лицо, — сказал Уэйн. — Чем-то, что пахло как пряники.

— Это просто чтобы ты расслабился. Если бы Бинг использовал свой спрей должным образом, ты бы уже мирно отдыхал. — Мэнкс бросил холодный, полный отвращения взгляд на своего спутника.

Уэйн задумался. Додумать это до конца было все равно что передвинуть по всей комнате тяжелый ящик — требовало множества напряженных усилий.