– Как видишь, не зря говорят, что дела у Бардо плохи – так оно и есть. Ничего – буду пить пиво, лопать мясо и опять приду в норму. – С этими словами он осушил кружку и заказал себе большую порцию мяса, сорго и хлеба с маслом. Уплетая все это за обе щеки, он нервно посматривал на меня, словно хотел что-то утаить.

– Я скучал по тебе, – сказал я.

В кафе было людно и шумно, в воздухе висел тоалачный и табачный дым. У нас на столе громоздились грязные тарелки и кружки с остатками пива – видимо, Бардо заседал здесь целый день, не переставая есть и пить.

– Два года тебя не было, – сказал он. – Два самых тяжелых года моей жизни. Я думал, ты насовсем умер. Чего я только не выстрадал из-за тебя и твоего проклятого поиска!

Послушник, которому выпала честь нас обслуживать, нервный парень с большими, слишком выразительными карими глазами, принес мне кофе и налил в большую синюю кружку. Я пригубил напиток – это был летнемирский кофе, густой, ароматный и восхитительный – и попросил Бардо рассказать мне обо всем, что с ним произошло. Он вытер свои красные губы, печально посмотрел на меня и поведал о самом большом своем страхе.

– Как пилот я человек конченый, – заявил он, постучав себя по голове. – Я уже сорвал лучший плод этого перезрелого мозга – сорвал, съел и семечки выплюнул. Мои открытия, мои озарения, моменты гениальности – все это никогда уже не вернется. Страшно это, дружище, – знать, что все лучшее уже позади и что остаток нашей жизни ведет к упадку и разрушению. – Он заказал еще пива и вперил в меня сердитый взгляд. – Я уже не тот, понимаешь? После твоей проклятой экспедиции – известно ли тебе, что ее прозвали Дурачеством Мэллори? – когда мы вернулись в Город, когда криологи разморозили меня, а резчики починили мне сердце… короче, они опоздали! Мозги у меня теперь ни к черту. Слишком много клеток погибло. Я уже не тот пилот, как бывало. Все в прошлом, паренек. Теоремы, тонкие ассоциации, красота мысли – все в прошлом. Я попытался сразиться с мультиплексом, но не смог. Я слишком туп.

Я заказал виски – Бардо выбрал одно из немногих кафе в Хофгартене, где подавали виски – и быстро выпил его, а потом еще порцию и еще. Мне вдруг расхотелось слушать его рассказ, густо приправленный жалостью к себе, и я пил, чтобы притупить собственные мозговые клетки, но виски мне в этом не очень-то помогало. Возможно, я выпил слишком много кофе.

– Твои мозги в полном порядке, – сказал я. – Со временем все вернется. И математика – ведь ты прирожденный пилот.

– Правда?

– Соли как-то сказал, что ты мог бы стать лучшим из лучших.

– Правда сказал? Значит, он ошибся. Мой талант умер вместе с мозговыми клетками и… и другими вещами.

– Какими вещами?

– Такими. – Бардо вперил взор в столешницу, украшенную узором из цветов.

– Скажи толком.

– Не могу.

– Скажи.

– Ты будешь смеяться.

– Не буду, честное слово.

– Нет, не могу.

– Скажи.

– Это слишком щекотливый вопрос, паренек, слишком щекотливый.

– Раньше ты от меня ничего не скрывал.

– Не знаю, как тебе и сказать.

– Просто скажи, и все.

– Не могу.

– Твой язык сам все скажет, только не мешай ему.

– Нет.

Я опустил глаза под стол. Шерстяные штаны Бардо висели на животе свободными складками.

– Отрава Мехтара больше не действует? Да говори же!

– Ты догадался, да? Что ж тут говорить… Когда меня разморозили, я пошел к другому резчику, который вернул мне прежнего меня во всем своем великолепии. И убрал из меня отраву Мехтара – да только перестарался, клянусь Богом! Я больше не страдаю от ночных вставаний моего копья – я вообще не страдаю от его вставаний. Ни днем. Ни ночью. Все в прошлом: могучее копье Бардо поникло, как чахлый стебелек. Ох, горе, горе!

Меня разбирал смех, но я сдержался и даже не улыбнулся.

– Порой лечение бывает хуже болезни.

– Не говори штампами.

– Извини. Мне очень жаль.

– Еще бы. Я хотел найти Мехтара, но он закрыл свою лавочку и смылся из Города. – Бардо хлебнул пива и продолжал: – Я так расстроился, потеряв мою… мою силу, что позволил новому резчику искоренить все волосяные фолликулы у себя на лице. Он сказал, что бороды больше никто не носит, ну я и дал ему оголить себя. Сижу теперь тут, точно безусый юнец. Это смешно, я знаю. Мне стыдно своего лица, и я, сам видишь, сижу тут целыми днями и накачиваюсь пивом.

Как бы желая подчеркнуть весь драматизм сказанного, он допил остатки пива и погладил свою голую верхнюю губу. Я видел его без растительности на лице впервые после лет послушничества и вынужден был отметить наиболее неприятную его черту: у Бардо, моего славного безобразного друга, не было подбородка. Хуже того – наклонность к лени и трусости отпечаталась у него на лице, как следы времени на камне. Без бороды он казался сразу юным и жестоким, святошей и полоумным. И несчастным – слишком несчастным для собственного блага или блага Ордена.

Я погладил собственную бороду, покрывающую массивную челюсть, и решил подождать немного, прежде чем возвращать своему телу прежнюю форму. По правде говоря, я не прочь был остаться алалоем.

Мы продолжали пить, обсуждая наши замечательные кадетские годы в Ресе и другие вещи, не столь замечательные. Я слушал его глубокий бас, перекрывающий стук ножей и тарелок и гул других голосов. Через внутреннее окно был виден каток, где скользили, беседуя, кадеты в камелайках, мастер-пилоты, академики и специалисты. Бардо указал мне на Колонию Мор – она попыталась сделать пируэт и хлопнулась на свою толстую задницу.

– Слыхал ты, о чем у нас говорят? Конечно, слыхал, я уверен. Жюстина сделала ошибку, доверившись Колонии, и теперь весь Орден про нас знает. – Бардо выпил еще пива и буркнул: – То есть это они думают, что знают.

– Так это правда? Про вас с Жюстиной? С моей теткой? Да разве это мыслимо? По личному времени она на сто лет старше тебя.

– Время! Что такое время? Прости меня за высокий штиль, но по прошествии определенного срока, когда женщина созревает окончательно… ее душа распускается, как огнецвет, и никакое время не в силах погасить огонь или сделать блеклыми краски. Душа Жюстины – именно такой чудный цветок, прекрасный, как нежный закат, и не имеющий возраста, как солнце. Я люблю ее душу, паренек. Ее душу.

– Любишь? Когда-то ты говорил мне, что мужчина не должен слишком сильно любить одну-единственную женщину.

– Правда говорил? Я был глуп, только и всего. Да, это так – я люблю ее. Бардо втрескался, и как еще втрескался! Я люблю ее верно, люблю без памяти, люблю страстно и любил бы как самец, если б мог.

– Но ведь она – жена Соли.

– Больше уже не жена. Когда Соли ее бросил, он все равно что развелся с ней – если не по закону, то по духу.