— Не верю! — вдруг воскликнул он. — Вы напрасно сбиваете меня с толку, господа мои! Если вам угодно надо мной посмеяться…

Он принялся с недовольным сопением укладывать светильник и сворачивать пергамент.

— Не обижайтесь, Даниэль, а лучше покажите, что вы еще привезли, — попросил Мартини. — А если вы будете понапрасну дуться, то я не сведу вас с одним чудаком, который возьмет ваш светильник без всякого пергамента, ему будет достаточно вашего честного слова. В его собрании редкостей хранится праща, из которой Давид убил Голиафа, и тот самый камень, которым было совершено убийство. Я всё собирался съездить к Гансу в поместье и взять челюсть дохлой коровы. Я бы неплохо заработал, продав ее ему как ту самую ослиную челюсть, которой Самсон сокрушил филистимлян!

Тут уж расхохотались не только Данненштерн с судовладельцем, но и сам обиженный Ребус.

— Сведите меня с вашим чудаком, сударь, — попросил Данненштерн. — У меня есть кусок веревки, на которой повесился Иуда Искариот. Пора бы уж избавиться от этой редкости, за которую покойный дядя отдал большой кубок из раковины в виде лебедя, прекрасное нюрнбергское изделие, серебра в нем было не менее двух фунтов.

— Я берегу этого чудака для собственных надобностей. Если угодно, дайте мне веревку, и я выменяю ее на что-либо, имеющее ценность, — предложил аптекарь. — А я и не знал, что она у вас есть.

— Лучше бы у меня был тот кубок… Ну а что на самом дне, мастер Ребус?

— Кое-что забавное, — мастер Даниэль Ребус достал со дна сундучка пестрое яйцо.

— Надеюсь, оно в пути не протухло? — осведомился Мартини.

— Понюхайте, сударь.

— О-о! — воскликнул аптекарь, приняв яйцо в ладонь. — Да оно каменное!

— Яшмовое, я полагаю.

— Агатовое, — возразил Данненштерн, взял яйцо у аптекаря и поднял его, как бы пытаясь поглядеть на него сквозь свет.

Алена, неожиданно для себя, протянула за диковинкой руку — молча, но так, что не дать было невозможно.

И легло оно в ладошку, и срослось с ладошкой, и тяжесть его была настолько для руки приятна, что век бы Алена с чудным яичком не рассталась!

— А ежели вы спросите, зачем я его приобрел, то честно отвечу — сам не знаю! — Мастер Ребус сделал почему-то обиженное лицо. — Полюбилось чем-то.

— Детская игрушка, — пожал плечами Данненштерн.

— Я и сам сказал себе — Даниэль, зачем тебе, старому дураку, детская игрушка? И не удержался. Меня заворожили эти полосы, эти переходы оттенков, и, воля ваша, но есть в этом каменном яйце нечто мистическое…

— Нечто магическое, — вставил аптекарь. — Твое баловство с магией, сынок, не доведет тебя до добра. Думаешь, я не знаю, как ты покупал, не торгуясь, черного козла, чтобы заколоть его в полнолуние и из шкуры сделать пантакль?

Мастер Ребус нахмурился, собрался было резко ответить — да передумал. Лишь взглянул на шустрого аптекаря свысока — мол, не дано тебе понять, какое блаженство для ученого заключается в шкуре черного козла…

Вдруг Алена ощутила меж лопаток взгляд. Она повернулась — и барон фон Рекк сделал ей пальцем знак. Она быстро подошла.

— Фрау Хелене, — прошептал он, — у меня к вам дело, и оно окажется для вас крайне выгодным.

— Я слушаю вас, херр барон, — шепотом же отвечала Алена. — Только медленнее, прошу вас.

— Я сделаю так, что вы услышите то, о чем говорят люди из русского посольства. И расскажете мне. Во всей Риге не найти человека, который владел бы их языком! С того времени, как проклятые шведы захватили Лифляндию и Ригу, русским купцам запрещено здесь торговать. Я и мои друзья — мы вам хорошо заплатим за сведения. Деньги, драгоценности, наряды… что угодно!.. Это очень важно!

— Я хочу одну вещь, — не колеблясь, заявила Алена. — Я хочу вот это яйцо.

— Но это же грошовая безделушка, — фон Рекк был крайне удивлен.

— Я хочу грошовую безделушку.

Алена толком не поняла этих двух слов, учитель еще до них не добрался, но употребить — употребила.

Двери отворились — и это наконец-то явились две служанки с подносами. Но фон Рекк забыл про еду. Он встал и быстро подошел к Данненштерну, который уже разглядывал очередную диковину — золотую пластинку с выгравированным рисунком.

— Кто-нибудь из вас, господа мои, купил у мастера Ребуса каменное яйцо? — спросил он. — Я прошу вас уступить его мне. Я хочу подарить его фрау Хелене.

Даниэль Ребус поднял голову от своего сундучка и уставился на Алену выпуклыми глазами. Взгляд был тяжелый, страшноватый.

— Если фрау Хелене угодно принять от меня подарок… — начал было он и вдруг закусил губу.

— Угодно, — отвечала Алена.

* * *

А Великое посольство действительно двигалось в Ригу на санях, и обоз получился немалый, поскольку набралось более двух с половиной сотен человек. Отродясь столько русских сразу с мирными целями за пределы государства не выбиралось… Как из Москвы выезжали — оказалось под тысячу саней, поскольку везли с собой немалые припасы — и муку, и рыбу, и мед. В Новгороде обоз несколько укоротился.

При посольстве, деля с охраной из шестидесяти двух солдат Преображенского полка под командой майора Шмидта заботу о безопасности дорожной, ехал отряд волонтеров (словцо-то звонкое!), набранный для изучения воинского поведения и морского дела. А одним из десятников в том отряде был государь Петр Алексеич…

Задумано было через Ригу, где хозяйничали шведы, ехать в Митаву, резиденцию герцога Курляндского, о чем ему, герцогу Фридриху Казимиру, заблаговременно была послана из Посольского приказа грамота. Повез ее Преображенского солдатского выборного полка майор Адам Вейде. У герцога просили провожатых, подвод и всякого вспомогательства, обещая взамен те же услуги, если когда людям его светлости прилучится ехать через царского величества государства.

В тот же день, 25 января 1697 года (то-то подивился Фридрих Казимир, обнаружив на грамоте загадочный 7205 год, поскольку на Руси, отстав от всей просвещенной Европы, время всё еще числили не от Рождества Христова, а от сотворения мира) были сотворены послания к бранденбургскому курфюрсту Фридриху Третьему, к саксонскому курфюрсту Фридриху Августу и к римскому императору Леопольду. И вручены тому же Вейде. То есть об удобствах на пути следования посольства Петр Алексеич позаботился.

Однако везли с собой решительно всё, что могло и даже не могло в дороге пригодиться. Везли с собой всех, от кого хоть раз в году ожидалась малейшая польза. Пятерых толмачей из Посольского приказа взять было — не роскошью, но разумной необходимостью. Но четверо карл прихватили для увеселения — Ермолая, Якима, Дениса да Федора. Двух золотых и серебряных дел мастеров — чтобы оценивать дары дружественных государей, а собольщика Ивана Михайлова — чтобы меховая казна к той минуте, когда потребуется, не была трачена молью и сыростью. Одних соболей везли на пятьдесят тысяч рублей — всю наличность Сибирского приказа. Еще везли шестерых татар с полным татарским вооружением — чтобы при торжественном въезде в европейские города посольскую карету сопровождали.