жгучие пощечины: «Ты — вор!» Бросает не как обвинение, а как приговор. Вздрагиваю, словно от выстрела над самым ухом. Кто сказал такое? Осматриваюсь кругом, заглядываю в собственную душу, ищу — и отовсюду слышу молчаливое:

— Ты вор.

Вспоминаю… Эти два страшных слова шли, будто тень, следом за мною уже долгое время, и я знал, что рано или поздно они вплотную подойдут и встанут передо мною, как мои двойники. И тогда наступит развязка. А пока эти шипящие слова, едва уловимые осуждающие взгляды одобряют приговор, позвольте мне сказать свое слово.

Нет, я не вор. Я не украл чужого счастья. Нет, нет. Я только хочу построить, создать свое собственное счастье. Выслушайте же меня, и, может быть, вы увидите во мне самую малость хорошего.

Осенним днем сидел я на скамье в парке. В небе плыли белые, разорванные в клочья облака, такие же, как мои мысли. И приятно было смотреть на них — и видеть там себя.

Маленькая девочка в коротеньком красном платьице оставила свое ведерко с песком и подошла ко мне.

— Ты кто такая? Чья ты?

— Я спряталась от мамы, а…

Провела пальчиком по моему колену.

— У тебя новый костюм, а мне мама купит новенькие туфельки.

Протянула ручку к моему лицу.

— Какие у тебя усы! — Дотронулась и быстро отняла ручку. — Ты плачешь, у тебя слезы?

Тогда я схватил ее, поднял и поцеловал в розовые щечки.

— Чья ты?

— Мамина.

— А мама где?

— Там… я спряталась.

— А мама найдет тебя?

— Да.

— А если я возьму тебя с собой, пойдешь?

— И маму возьмешь?

— Возьму, — весело ответил я девочке на слегка удививший меня вопрос.

По аллее быстро шла молодая женщина и негромко звала девочку:

— Люба! Любочка!

Девочка шепнула мне:

— Спрячемся за кустик, — и потащила меня за руку.

Я повиновался. Притаились мы за густыми кустами сирени и пристально смотрели. Люба, как мышонок, следила хитренькими глазками за голубым платьем своей мамы, закрывала рукой ротик. Я также присматривался сквозь гребенку ветвей к молодой женщине, темноволосой, невысокой, с милой и несколько смущенной улыбкой.

— Хватит забавляться, Люба, отзовись.

— Мама, мы здесь!

Лицо молодой женщины на мгновение осветилось невыразимо нежным светом.

— Ты что здесь делаешь? От мамы прятаться? Вот не возьму тебя с собой в другой раз.

Тогда малышка выпорхнула воробышком из-за куста, подбежала к матери — и головку в подол голубого платья.

— Не сердись, мама, мы с дядей…

Я смахивал с брюк песок и виновато разводил руками:

— Извините, не устоял перед вашей дочкой.

Мать рассмеялась звонким, девичьим смехом.

— Она у меня такая! — сказала не без нотки гордости. — Ну, вы нас извините, а нам уже пора домой.

Я поклонился.

Любочка подбежала ко мне:

— Дядя, а ты тоже пойдешь с нами?

— Люба, как тебе не стыдно! — крикнула мать. — Иди сюда!

— Мамочка, а дядя сказал, что меня возьмет с собой… и тебя тоже…

Мать подошла и, как мне показалось, резковато взяла девочку за руку. Ревниво, с болью и обидой, посмотрела на меня. «Не надо, не надо, у меня и без вас довольно горя», — прочел я в ее грустном взгляде. И, может, именно поэтому взял я Любочку за другую ручку и сказал:

— Ну вот, я и иду с тобой.

Шли мы молча, только Люба весело щебетала.

— Два толстенные-претолстенные червяка, как твой, мама, мизинец, были там. Их воробьи съедят, да? Я хотела сесть на скамеечку, а меня мальчишка прогнал, говорит — папа придет. И тогда я побежала-побежала. Мама, скажи, из пластилина можно и хлебчики делать или только игрушки? У меня волчок испортился, нам дядя исправит, правда? Мама, ты говорила — взрослые не плачут, а дядя плакал…

Мать вскинула на меня быстрый пытливый взгляд.

— Да н-нет, это не так… не совсем так.

— Любочка еще не умеет говорить неправды.

— Это могло ей показаться… на солнышке.

— Солнышко сегодня совсем по-летнему греет, — < сказала она с приязнью.

Возможно, что упоминание о моей слабости пробудило в ней эту приязнь ко мне (людям не хочется быть одинокими в горе); она начала непринужденно и с интересом говорить со мной, расспрашивать, где я живу, чем занимаюсь. Я отвечал скупо. Время от времени посматривал на ее худое… нет, не худое, слегка удлиненное, нежное лицо, на темные брови, близко сбежавшиеся у переносья, и чем-то встревоженные, даже когда она улыбалась, глаза. Она была похожа на многих моих знакомых и вместе с тем совсем иная. Жизнь уже успела наложить на нее свою печать, в ее взгляде без труда угадывался нелегко полученный опыт, и при всем этом она была молодая и красивая.

Меня интересовал только один вопрос:- почему малышка предложила и маму взять с собой? Дети ничего не говорят попусту.

— Кто ваш муж? — спросил я и почувствовал неуместность, даже бестактность своего вопроса.

Она заметно смутилась. Я уже готов был вырвать себе язык за этот вопрос, но было поздно. Может быть, она разведена, может быть, мать-одиночка или вдова, и ей нелегко говорить об этом. Я ожидал, что она своим ответом пристыдит меня, однако услышал спокойное:

— Мой муж работает с вами… в редакции.

Ответ ее совершенно сбил меня с толку. Отчего же она так смутилась?

— Как же его фамилия?

— Андрейчук, Петр…

И теперь мне стало все ясно. Петр — мой коллега.

Вспомнились беседы, споры, его высказывания о женщинах. В памяти моей всплыли его слова, сказанные в одной из откровенных бесед со мною: «Нет ничего горше на свете, коллега, когда с женой не находишь общего языка. Это страшно. Женись и ты наконец, но ищи себе равную по образованию».

Это был разговор о женщине, которая шла сейчас рядом со мной. Тогда я что-то возражал приятелю. Сейчас я пристально смотрел на нее. Действительно ли она не годится Петру в спутницы?

— Мы уже пришли, — сказала женщина, остановившись у подъезда на улице Шопена. — Спасибо вам, прощайте.

Я пожелал всего лучшего.

Но девочка не отпускала моей руки.

— Идем к нам, будем лепить хлебники из пластилина.

— В другой раз, Любочка.

— Когда — в другой? Ну, когда?

— Завтра, хорошо?

— Завтра, завтра! Мама, дядя завтра придет!

Наши взгляды с матерью встретились.

— Не приходите, — шепнула она чуть слышно…

Я кивнул.

Проходили дни и недели, а эта встреча не выходила у меня из головы. Меня влекло к этой женщине что-то такое, что делало мою жизнь интересной. Я не пытался анализировать свое состояние, я только чувствовал, что в моем сердце поселилась любовь.

И я шел навстречу