Этот обер-гофмейстер — граф Кастель-Мельор, внук того, который употребил, в качестве фаворита, во зло сумасшествие короля Альфонса; это очень важный барин, которого в своих поместьях застал ордер из Рио-де-Жанейро сопровождать эрцгерцогиню в Бразилию, что заставило его немедленно сесть на корабль вместе с женою, произведенною в статс-дамы принцессы, довольно хорошенькою, но вечно заплаканною, пятью маленькими вечно больными детьми и прислугою, состоящею из сорока человек. Обер-шталмейстер, маркиз Пенафьель, высокий мужчина с довольно красивым лицом, что редко встречается среди вельмож его страны, получил приказание показать мне каюты принцессы, куда, строго говоря, ни один иностранец не имеет доступа; но на море — много вольностей, а мое ничтожество имело свои преимущества. Я никогда не видел ничего более изящного. У входа, вместо дверей, опускалась тяжелая бархатная портьера малинового цвета с вышитыми на ней португальскими гербами. Гостиная была из индийской кисеи, вышитой золотом на голубом фоне; вдоль стен стояли диваны, покрытые такою же материей. Направо, над клавикордами, висел портрет Бразильского принца в натуральную величину, представляющий его в виде очень красивого, но плохо нарисованного мужчины; налево была размещена избранная библиотека, которую Мариальва выписал из Парижа. С той же стороны была дверь, ведущая в спальню, обитую кисеей, вышитой серебром на розовом фоне. Кровать, стоящая посреди комнаты, напоминала большую золотую колыбель; в тихую погоду она покоилась на бронзовых ногах, а в бурную — подвешивалась на золотых канатах: она была покрыта драгоценнейшими кружевами, какие только существуют. Золотой туалет превосходнейшей работы украшал глубину этой каюты. Другая каюта, по ту сторону гостиной, служила гардеробом, и мне ее показали только издали. По всю сторону гостиной находилась столовая, освещаемая сверху и очень красиво разукрашенная арабесками.

Когда я на вас насмотрелся и всем восхитился, обер-шталмейстер подвел меня к Ее Императорскому и Королевскому Высочеству, чтобы я мог поблагодарить ее за ту исключительную милость, которой я удостоился. Она с императрицей сидела на палубе, на возвышенности — в роде эстрады — вокруг которой разместились придворные. На эту эстраду надо было мне при всех подняться. Так как корабль сильно покачивало, что придавало неуверенность моему шагу и придавало моему костюму еще больше оригинальности, я воспользовался общим поражением, чтобы сказать принцессе, как только я очутился на последней ступеньке, что мне пришла в голову одна мысль, которая, в связи с приказанием, полученным мною от Ее Высочества, успокоила меня насчет неблагопристойности, в ее присутствии, моего костюма и моей серой шляпы. «А что именно?» — спросила она. «португальцы подумают, что я назначен сопровождать Вас в Бразилию и привезти туда одно из ваших благодеяний — ветряные мельницы». Это всем показалось очень весело и в то же время очень почтительно, а адмирал так расхохотался, что все лица его земляков прояснились. Принцессы, которым только и хотелось поболтать, были очень довольны, и так как я видел, что разговор затянулся на долго и что мне не придется сесть, я просил разрешения опереться о мачту, около которой возвышалась эстрада. Я уверен, что я издали походил на Иосифа, истолковывающего фараону его сны.

По этому поводу я скажу пару слов о внешности эрцгерцогини. Императрица Мария Луиза довольно высокого роста, хорошо сложена, блондинка, но цвет ее лица не такой белый, как после ее приезда во Францию; она изящно одета, обладает приятными и грациозными манерами и представляет из себя скорее хорошенькую женщину, чем великую государыню. Ее сестра[332] — гораздо меньшего роста, полнее, с более короткой шеей и очень светлыми волосами, но прелестным цветом лица; она говорит обдуманно, движения ее исполнены достоинства и более соответствуют представлению о женщине, которой суждено занять трон. Трудно себе представить те крайности этикета, которым она должна подвергать себя, вследствие ее брака с бразильским принцем, тогда как она у императора, своего отца, привыкла к патриархальным и буржуазным манерам! Она может обедать только с равными себе и ей прислуживают не иначе, как на коленях!

В тот день императрица обедала на корабле. Духовник и доктор стояли напротив принцесс, а за их креслами размещались лица, имевшие ход ко Двору. В некотором расстоянии от них стоял граф Кастель-Мельор, имея перед собой маленький столик, на который ставили блюда. Он накладывал их на тарелки и затем подавал их принцессам, опускаясь перед ними на одно колено. Накануне вышло недоразумение; граф Нейпперг отказался от коленопреклонения, как несогласного с австрийским и пармским придворным этикетом, и португальский обер-гофмейстер вследствие этого передал одному из лакеев тарелку, предназначенную для императрицы, что уже было совсем неприлично. Князь Меттерних посоветовал обратиться за разъяснением этих вопросов ко мне, придавая моему мнению решающее значение. Я испросил на это приказание императрицы и признал Нейпперга неправым на том основании, что сущность высокой придворной должности заключается в том, чтобы предупредить всякое умаление достоинства государя; а так как Нейпперг продолжал упорствовать я решил, что граф Кастель-Мельор будет прислуживать, на манер своей страны, только своей принцессе, и что последняя каждый раз сама будет передавать императрице, как особе коронованной, первую тарелку, которую ей подадут и оставить себе вторую. Этим моим решением много восхищались, но португальский обер-гофмейстер счел вдруг нужным проявить свое усердие и объявил, что он сам будет прислуживать, как Ее Величеству, так и Ее Императорскому Высочеству, что мне показалось хорошим уроком для пармского обер-гофмейстера.

По окончании обеда, бразильская принцесса рассказала мне по этому поводу весьма любопытные вещи. Накануне вечером ей вдруг сильно захотелось пить. Графин с водою находился в ее гостиной, но она не смела до него дотронуться, а кроме обер-гофмейстера никто не имел права подать ей воду. В это время обер-гофмейстер, сильно измученный, как раз заснул, и принцесса не хотела нарушать его сна, что ее заставило переносить в течение трех часов мучения жажды. В тот же день она, желая быть любезной, стала разговаривать с придворными дамами, которых прислали к ней навстречу, но обер-гофмейстер подошел к ней и сказал: «Ваше Императорское и Королевское Высочество можете лишь один раз в день говорить с г-жей Кастель-Мельор, вашей статс-дамой, а к другим можете обращаться только во время аудиенции или по какому-нибудь делу. Это вызвало объяснение, при чем оказалось, что для того, чтобы воспользоваться обществом графинь Кюнбург, Лодрон и Зарентгейм, которые из чувства привязанности сопровождали принцессу в Бразилию, им надо предоставить вход наравне с камеристками или камер-фрау. Мне почудилось, что я переживаю времена Фердинанда и Изабеллы. Какая разница между почестями, по установленному самим королем регламенту, и милостями, которые принцесса в праве оказать только низшим чинам, а между тем она не может изменить этого этикета, и для того, чтобы оказать милость дамам высшего ранга, ей приходится приравнять их к прислуге, имеющей право входа только благодаря гардеробу. Это хотя и противоречит здравому смыслу, но, надо полагать, входит в искусство царствовать.