что хотел оставить его при себе, – сказала я. – Ты боялся, что если он узнает правду, то вернется на ферму. Поэтому ты промолчал, поэтому позволил ему и дальше оставаться в заблуждении. Я права?

Томмазо неотрывно смотрел на меня своими выпученными глазами, словно хотел, чтобы я смогла заглянуть в разверзшуюся бездну его вины.

– Я права?

– Думаю, да.

Я пошла на кухню, принесла два чистых стакана, налила нам обоим вина. Он отпил глоток.

– А что произошло потом?

– Ничего не произошло. По крайней мере, в течение какого-то времени. Спустя две недели квартира была готова к приходу Ады. Тогда она не была такой, какой ты видишь ее сейчас, она казалась совсем новой. Женщина, сопровождавшая Аду, не поверила своим глазам, когда вошла сюда. Стояла на пороге и смотрела, а в это время Берн, дядя Берн, как он представился, подбрасывал Аду в воздух, а потом попросил ее прочитать стихи, и это получилось у нее гораздо лучше, чем получалось в баре. К концу дня стало очевидно, что дядя Берн должен быть здесь и в следующий раз, что он должен быть здесь всегда. Он дал слово, что так и будет, а сопровождающая заметила, что в этом случае ее присутствие при моих свиданиях с Адой станет излишним. Она будет только приводить девочку ко мне, а сама ждать снаружи.

Мы с ним были как два отца. Берн и моя девочка обожали друг друга. Будь на его месте кто-нибудь еще, я ревновал бы – но это был Берн. Аду начали раз в две недели оставлять у нас на ночь и забирать в воскресенье. Она спала со мной на этой кровати, а Берн спал там, на диване. Это были месяцы счастья, лучшие из всех.

– Похоже, сбылась твоя мечта, – ехидно произнесла я. Бешенство, которое овладело мной несколько минут назад, еще не улеглось. Я заметила, что все еще прижимаю к животу сумочку, словно это был щит.

– Может, и так.

И в это мгновение Томмазо заплакал. Лежа в постели, как в ловушке, он закрыл лицо ладонью и зарыдал. Секунду-другую я смотрела на него, потом сказала:

– Прости. Зря я это сказала.

Поставив сумочку на пол, я повторила:

– Зря я это сказала.

Он плакал почти беззвучно. Я подождала, пока он отнимет руку от лица. Затем он трижды глубоко вздохнул, и плач прекратился.

– Каждый имеет право на… – но я не закончила фразу.

– Нет, – жестким голосом возразил он. – Не каждый имеет на это право.

Он отпил несколько глотков вина. Затем, словно устыдившись собственного лицемерия, одним глотком допил остальное. Налил еще один полный стакан и выпил его залпом.

– Перестань, – сказала я.

– Еще чуть-чуть – и, пожалуй, перестану.

Но бутылка осталась стоять на прежнем месте. Томмазо вытер губы тыльной стороной ладони.

– Берн отвез меня в Обитель. Мне туда не очень-то хотелось, но ты знаешь, как ведет себя Берн, когда ему что-то взбредет в голову. Лагерь находился в чистом поле, асфальтированная дорога кончалась за два километра от него. Данко и Джулиана показали мне поблизости десяток срубленных олив. Никто и не подумал убрать стволы, так что вредители, распространение которых должны были таким образом ограничить, могли беспрепятственно переселяться на соседние деревья.

Другие зараженные оливы были помечены крестом, нанесенным блестящей красной краской на середину ствола. Их собирались срубить в ближайшее время. Но Данко с друзьями поклялись, что никого к ним не подпустят.

Вечером мы приготовили гамбургеры на почерневшем от жира гриле, который стоял под открытым небом. По правде говоря, заняться там было особо нечем. Не было ни атаки, которую нужно было бы отразить, ни конкретного плана действий. Ребята, многие из которых были студентами, валялись на лужайке, положив на живот открытые книги, они даже не заглядывали в них. Звучала рок-музыка, пахло гамбургерами, а вечером, когда стемнело, начался праздник. Данко сказал одну из своих речей. Вообще-то она получилась несколько бессвязной. Но все остальные были моложе его, и их завораживали его рыжая грива и борода, пламенеющие в свете костра, и цитаты, которые он приводил по памяти. Я хотел вернуться домой, но Берн настоял, чтобы я остался на ночь в лагере. Он спал в палатке с Данко и Джулианой, а я устроился рядом с еще двумя типами, в ворсистом спальном мешке, насквозь провонявшем потом. На следующее утро, выпив холодный кофе, оставшийся в термосе, мы с ним уехали. Было очень рано, все еще спали.

– Понравилось тебе там? – спросил Берн в машине. Как будто мое мнение что-то значило.

– Ерунда вышла с этими деревьями, – сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

– Нет, это не ерунда. Это преступление. Мы делаем важное дело, – заявил он, глядя на дорогу. – И делаем его не для себя. Мы делаем его для Ады, спасаем мир, в котором ей придется жить. Это все, что мы можем предложить ей: не дать разрушить мир, где она будет жить.

Итак, теперь я ночевал дома, где были Берн и Ада. Или оставался в Обители. Или проводил безумные ночи за картами, с Николой и его друзьями. Разные жизни, не имевшие между собой ничего общего: это стало моей профессией.

Нашествие ксилеллы быстро распространялось на север. Об этом уже начали говорить в новостях по центральным телеканалам. Двое журналистов приехали в Обитель и взяли интервью у Данко. Я в тот день был там. Инструкция санитарного надзора предписывала, чтобы вокруг одной зараженной оливы были вырублены все деревья в радиусе ста метров. Но зараженные деревья уже попадались там и сям на такой обширной территории, что выполнить эту инструкцию означало бы обезлесить весь регион. По мнению некоторых экспертов, это был единственный эффективный метод борьбы с ксилеллой. Данко произнес перед журналистами пламенную речь, кричал, что все это ложь, происки транснациональных компаний и их лоббистов. Нам его доводы показались убедительными. В следующие несколько часов мы прониклись уверенностью, что это послание громко и внятно прозвучит на всю страну, дойдет до политиков, и тогда проблема наверняка будет решена в кратчайшие сроки.

Вечером мы собрались в доме крестьянина. Интервью Данко показали в выпуске теленовостей. От его речи оставили фрагмент длиной в несколько секунд, где он утверждал, что ксилелла – это выдумка средств массовой информации. Убрали весь контекст, ссылки на конкретные факты, кадры с деревьями, которые крестьянин вылечил, намазав кору известью. На снятом журналистами видео у Данко было побагровевшее лицо, он казался неадекватным. После этого сюжета показали чиновника из министерства сельского хозяйства, который привел последние данные о распространении бедствия. Мы вернулись в палатки, чувствуя, что потерпели унизительное поражение. Берн уселся под одним из