Итак, вопреки показаниям секундантов, утверждающих, что поэт умер почти мгновенно на месте дуэли, существуют документальные свидетельства и научные обоснования того, что пострадавший, находившийся в крайне тяжелом состоянии, жил дольше, в течение около 4 часов с момента ранения».

Не правда ли очень убедительное исследование? Равно как и все предыдущие. Однако авторы его забыли упомянуть самое главное: никто не знает, где точно произошла дуэль! Описание следственной комиссии конкретных ориентиров не дает. Место дуэли начали искать с 1878 г. на основании указаний престарелого извозчика Кузьмы Чухонина, вывозившего труп поэта, который столь запутался сам и запутал поисковиков, что пришлось собирать целую комиссию для установления истинного места дуэли. Уже в 1881 г. член этой комиссии профессор П. А. Висковатый вынужден был признать, что с точностью определить таковое не представляется возможным. А та площадка, которую уже долгие годы показывают туристам как место гибели поэта и где установлен памятник, была выбрана наугад, методом тыка пальцем. Неизбежно возникает вопрос: откуда взялись все эти измерения с неровностями площадки и эквилибристикой поединщиков во время стрельбы?

Да что там место дуэли, ныне неизвестно, где точно был захоронен Лермонтов в Пятигорске! При погребении присутствовала большая толпа, чуть ли не все жители города и окрестностей, а к 1880-м гг. уже никто ничего не помнил, ориентиры же — ближние к лермонтовской могилы — были уничтожены ранее по указанию властей. Так что сейчас туристам показывают памятный знак на месте, тоже выбранном волевым решением за неимением факта.

Это только подтверждает мнение, что истинными причинами гибели поэта стали общая безалаберность и вопиющий эгоизм не только всех участников дуэли и следствия, но и всех причастных к последующей судьбе его останков. Надо признать, что сам Лермонтов явно был не лучше своих товарищей, но именно он стал их коллективной жертвой. И именно вокруг его кончины «друзья» устроили великий ералаш, запутав историю гибели поэта до неразрешимой.

Описание предположительного раневого канала вызвало к жизни вариацию версии заговора: Лермонтов был застрелен наемным убийцей, сидевшим неподалеку в кустарнике на скале. Первым такую «утку» запустил С. Д. Коротков, авантюрист, волею судьбы оказавшийся в 1932–1937 гг. директором музея «Домик М. Ю. Лермонтова» в Пятигорске. Таким «открытием» новых фактов вероломства царизма он пытался пробить себе путь в маститые лермонтоведы. Авантюра была вовремя остановлена специалистами, и казалось, что вопрос снят окончательно. Но уже после войны столь скандальную тему подхватил замечательный отечественный писатель Константин Георгиевич Паустовский (1892–1968). В 1952 г. Паустовский опубликовал лирическую повесть о Лермонтове «Разливы реки», которая заканчивалась словами: «…последнее, что он (Лермонтов) заметил на земле, — одновременно с выстрелом Мартынова ему почудился второй выстрел, из кустов под обрывом, над которым он стоял».

Падкая на сенсацию публика бросилась выискивать стороннего убийцу! Ищут по сей день. Оказывается, что в Михаила Юрьевича стреляли из кустов (сбоку или справа от поэта, из-под обрыва — сбоку или спереди), просто из-под обрыва, из-за выступа скалы, со скалы и т. д. Стрелял казак, жандарм или подкупленный горец, вооруженный винтовкой… Позднее даже заговорили о предсмертной исповеди некоего казака-снайпера[235] сельскому священнику в том, что он якобы должен был быть сурово наказан за провинность, но начальство согласилось его простить, если он убьет неизвестного ему поручика. Казака поместили в засаду в кустах над местом, где состоялась дуэль, и он убил обреченного.

Специалисты научно доказали, что подобное просто невозможно. Наиболее веские аргументы: 1) отсутствие смысла подсылать убийцу, если было известно, что Лермонтов в Мартынова стрелять не станет; 2) не было заранее назначено точное место дуэли; 3) выстрелить одновременно без договоренности (да и с договоренностью) невозможно, должно было прозвучать два выстрела подряд; 4) дым после выстрела из кустов (а тогда бездымного оружия просто не существовало) непременно заметили бы и т. д.

Сторонники версии заговора утверждают, что вышеперечисленные доводы неосновательны, если исходить из того, что все, кто присутствовал на месте гибели поэта, являлись участниками заговора против него.

12

Но мы поступим неверно, если не познакомим читателя с фрагментами из книги П. А. Висковатого «Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова», где дан ставший классическим рассказ о дуэли Лермонтова и Мартынова. Автор использовал материалы его личной беседы с А. И. Васильчиковым, тогда последним живым участником роковой дуэли. И хотя Васильчиков сам изложил все события, как он их видел, именно рассказ Висковатого с конца XIX в. и по сей день лежит в основе подавляющего числа публикаций и учебников, где ведется речь о гибели великого поэта.

«Молодые люди сели на коней и помчались по дороге к Пятигорску. День был знойный, удушливый, в воздухе чувствовалась гроза. На горизонте белая тучка росла и темнела. Не доезжая 2,5 версты, приблизительно, до города, повернули налево в гору, по следам, оставленным дрожками князя Васильчикова и Мартынова. Подошва Машука, поросшая кустарником и травой, и ныне сохраняет тот же вид. Кудрявая вершина знаменитой горы высилась над всей местностью, как и теперь. Если встать к ней спиной, то перед глазами извивалась лентой железноводская дорога. Далее поднимается пятиглавый Бештау, а налево величаво и безмолвно глядит Шат-гора (Эльбрус), сияя белизной своей снеговой вершины. Около 6 часов прибыли на место. Оставив лошадей у проводника своего Евграфа Чалова, молодые люди пошли вверх к полянке между двумя кустами, где ожидали их Мартынов и Васильчиков или же Трубецкой, что тоже остается невыясненным. Докторов не было не потому, чтобы, как это сообщается некоторыми, никто не хотел ехать, а потому опять, что как-то дуэли не придавали серьезного значения, и потому даже не было приготовлено экипажа на случай, что кто-нибудь будет ранен.

Мартынов стоял мрачный со злым выражением лица. Столыпин обратил на это внимание Лермонтова, который только пожал плечами. На губах его показалась презрительная усмешка. Кто-то из секундантов воткнул в землю шашку, сказав: «Вот барьер». Глебов бросил фуражку в десяти шагах от шашки, но длинноногий Столыпин, делая большие шаги, увеличил пространство. «Я помню, — говорил князь Васильчиков, — как он ногой отбросил шапку, и она откатилась еще на некоторое расстояние». От крайних пунктов барьера Столыпин отмерил еще по 10 шагов, и противников развели по краям. Заряженные в это время пистолеты были вручены им (Глебовым?). Они должны были сходиться по команде: «Сходись!» Особенного права на первый выстрел по условию никому не было дано. Каждый мог стрелять, стоя на месте, или подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командой: два и три. Противников поставили на скате, около двух кустов: Лермонтова лицом к Бештау, следовательно, выше; Мартынова ниже, лицом к Машуку. Это опять была неправильность. Лермонтову приходилось целить вниз, Мартынову вверх, что давало последнему некоторое преимущество. Командовал Глебов… «Сходись!» — крикнул он. Мартынов пошел быстрыми шагами к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался неподвижен. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх и, помня наставления Столыпина, заслонился рукой и локтем, «по всем правилам опытного дуэлиста». «В эту минуту, — пишет князь Васильчиков, — я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом уже направленного на него пистолета». Вероятно, вид торопливо шедшего и целившего в него Мартынова вызвал в поэте новое ощущение. Лицо приняло презрительное выражение, и он, все не трогаясь с места, вытянул руку к верху, по-прежнему к верху же направляя дуло пистолета. «Раз… Два… Три!» — командовал между тем Глебов. Мартынов уже стоял у барьера. «Я отлично помню, — рассказывает далее князь Васильчиков, — как Мартынов повернул пистолет, курком в сторону, что он называл стрелять по-французски! В это время Столыпин крикнул: «Стреляйте! Или я разведу вас!..» Выстрел раздался, и Лермонтов упал, как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые.