вполне, князь Кутузов приказал сделать диспозицию к отступлению. С приличным достоинством и важностию выслушивая мнения генералов, не мог он скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение.

В десять часов вечера армия должна была выходить двумя колоннами. Одна под командою генерал-адъютанта Уварова чрез заставу и Дорогомиловский мост. При ней находился князь Кутузов. Другая колонна под начальством генерала Дохтурова проходила чрез Замоскворечье на Каменный мост. Обе колонны направлены чрез Рязанскую заставу. Переправы, тесные улицы, большие за армиею обозы, приближенные в ожидании сражения, резервная артиллерия и парки и в то же время толпами спасающиеся жители Москвы до того затрудняли движение войск, что армия до самого полудня не могла выйти из города.

Князь Кутузов послал меня к генералу Милорадовичу, чтобы он сколько возможно удерживал неприятеля или бы условился с ним, дабы иметь время вывезти из города тяжести. У Дорогомиловского моста с частию войск арриергарда нашел я генерал-лейтенанта Раевского, которому сообщил я данное мне приказание для передачи его генералу Милорадовичу.

Арриергард наш был преследуем; генерал Милорадович скорее отступал, потому что неприятель, усиливаясь против отряда генерал-адъютанта барона Винценгероде, показывая намерение ворваться в город, мог прийти в тыл арриергарду. Он послал сказать неприятельскому генералу Себастиани, что если думает он преследовать в самых улицах города, то его ожидает жесточайшее сопротивление и, защищаясь в каждом доме, прикажет он наконец зажечь город. В условленное время вступил неприятель без боя, и обозы армии, равно как и самих жителей, выходили беспрепятственно; все заставы заняты.

Я наблюдал, какое действие произведет над войсками оставление Москвы, и заметил с радостию, что солдат не терял духа, не допускал ропота. Начальников поражала потеря древней столицы. В Москве было уже мало жителей, и по большей части не имеющих пристанища в другом месте. Дома были пусты и заперты; обширные площади уподоблялись степям; в некоторых улицах не встречалось человека. В редкой из церквей не было молящихся жертв, остающихся на произвол врагов бесчеловечных. Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля. В городе Гжатске князь Кутузов дал необдуманное повеление свозить отовсюду больных и раненых в Москву, которых она до того не видала, и более двадцати тысяч их туда отправлено. С негодованием смотрели на это войска. На поле сражения иногда видит солдат остающихся товарищей, не разумеет другой причины, как недостаток средств к их сохранению. Но в Москве, где есть способы успокоить раненого воина, жизнию искупающего отечество, где богач в неге вкушает сладкий покой за твердою его грудью, где под облака возводятся гордые чертоги его, воин омывает кровию свои последние ступени его лестницы или последние истощает силы на каменном помосте двора его. Оскорбительное равнодушие столицы к бедственному состоянию солдат не охладило, однако же, усердия их, и все готовы были на ее защиту.

Итак, армия прошла наконец Москву. Недалеко за городом нашел я князя Кутузова и доложил ему о переданном мною повелении его генералу Милорадовичу. Вскоре затем слышны были в Москве два взрыва и обнаружился большой пожар. Я вспомнил слова графа Ростопчина, сказанные мне накануне, и Москва стыд поругания скрыла в развалинах своих и пепле! Собственными нашими руками разнесен пожирающий ее пламень. Напрасно возлагать вину на неприятеля и оправдываться в том, что возвышает честь народа. Россиянин каждый частно, весь город вообще великодушно жертвует общей пользе. В добровольном разрушении Москвы усматривают враги предзнаменование их бедствий. Все доселе народы, счастию Наполеона более пятнадцати лет покорствующие, не явили подобного примера. Судьба сберегла его для славы россиян! Пятнадцать лет побеждая все противоборствующие народы, в торжестве проходил Наполеон столицы их; чрез Москву назначен путь к падению славы его и могущества! В первый раз устрашенная Европа осмелилась увидеть в нем человека!

Армия наша имела ночлег и растаг (днёвку. – Прим. ред.) 3-го числа в 15 верстах от Москвы. Арриергард, пройдя спокойно чрез Рязанскую заставу и расположив передовые посты в трех верстах от города, ночевал поблизости.

Переправа армии чрез Москву-реку у Боровского перевоза, по множеству обозов спасающихся из Москвы жителей, совершилась с чрезвычайным затруднением и в неимоверном беспорядке. Слышны были пушечные выстрелы в арриергарде, но неприятель не теснил его. Здесь отменено было предложенное военным министром направление на Владимир и решено выйти на Тульскую дорогу. Мысль сия принадлежит генералу барону Беннигсену, и он настаивал, чтобы скорее перейти на Калужскую дорогу. Смелое и решительное фланговое сие движение, по близости неприятеля небезопасное, совершено беспрепятственно, и армия в самое ненастное время, гнусными проселочными дорогами была у города Подольска. Здесь без всякой надобности князь Кутузов пробыл двое суток, не переходя на Калужскую дорогу не оттого, что уверен он не был, что неприятель не может предупредить его. За одну сию ошибку неприятель сделал две грубейшие. Удержанный в Москве грабежом, пьянством и распутством, он имел в виду одну отступающую нашу армию и ни о чем не заботился. По медленности движения нашего из Москвы он правым берегом Москвы-реки мог предупредить нас на переправе или, по крайней мере, отбросить нас на Рязань, преграждая все прочие пути. Сверх того, приняв за арриергард нашей армии небольшой казачий отряд в команде храброго полковника Ефремова, преследовал его к Бронницам и, поздно увидев себя обманутым, возвратился поспешно в Москву, но армия была уже на Калужской дороге у селения Красной Пахры.

Фланговое движение наше к Подольску прикрывал корпус генерал-лейтенанта Раевского; далее впереди его находился отряд генерал-майора Дорохова, от которого казаки под начальством полковника Иловайского 2-го (Тимофея), опрокинув часть французской конницы, вогнали ее в селение и атаковали с тылу, много истребили и взяли в плен. Первый удар встретила она, не допущенная устроиться в порядок.

Армия наша совершенно спокойно дошла до селения Красной Пахры, но, нашедши позицию неудобною, следовала далее на Вороново и далее до Тарутина. Арриергард расположился в с. Красной Пахре, наблюдаемый до того весьма слабым, ничего не предпринимавшим неприятелем, и потому довольно оплошно размещены были передовые наши посты. Не были высылаемы разъезды. Недалеко от лагеря, отделенного непроходимым оврагом, находился прекрасный господский дом с обширным садом, который посетивши, генерал Милорадович, начальствующий арриергардом, едва не попал в плен. <…>

22-го числа в армии при селении Тарутино производились земляные работы для укрепления позиции. Неприятель с жестокостию возобновил атаки против нашего авангарда; генерал Милорадович отражал их мужественно. Невозможно было уступить одного шагу, ибо позади на большое пространство к стороне лагеря продолжающая покатость оканчивалась речкою, и неприятель, овладевши возвышениями, мог видеть всякое движение в нашем лагере, а по речке расположа передовые посты, препятствовать водопою. Во время сражения со стороны нашей сохранен был отличный порядок. Неприятель, переменяя направление атак своих, всегда был предупреждаем силами соразмерными, которые, соединясь с чрезвычайною быстротою, не допустили воспользоваться малейшею выгодою; резервы не вступали в дело. Генерал-майор Шевич, с искусством распоряжаясь кавалериею на правом фланге, выиграл даже некоторое расстояние; французские кирасиры не могли сдержать стремительного нападения нескольких эскадронов гвардейских наших улан, которых пики притуплены были о их железную броню, 1-й егерский полк в команде полковника Карпенко открывал себе штыками путь к успехам; артиллерия была превосходна;