– Значит, – проговорил я, – вы теперь ведете ток-шоу? Развлекательно-политическое, верно?

– Ну более-менее, – Школьник потупился. В его голосе я услышал те же сострадательные интонации, с какими полчаса назад Козицкий излагал мне новости. – Скорее, развлекательно-познавательное. Политики, в принципе, немного… Строго говоря, у меня ее совсем нет. А если честно, то и у других тоже…

Уже второй раз за вечер я почувствовал себя тяжелобольным, которому врачи мягко пытаются сообщить неутешительный диагноз.

– Что, все так плохо? – напрямик спросил я. – Говорите, не стесняйтесь. В морг – значит в морг. Я готов ко всему. Мне ведь вообще не давали смотреть никакого ТВ… Скажите, «Наше время» Позднышева хотя бы осталось в эфире?

– Осталось… двадцать минут в записи, – вздохнул Школьник. – Да и Вадим Вадимыч после инсульта уже не тот. Он сейчас все больше о театре и выставках, это у нас еще разрешено…

– А «Мир за неделю» на ТВ-13? Такая смелая была программа…

– Давно уж нет ни «Мира», ни канала ТВ-13, – виновато развел руками Лев Абрамович, как будто в этом была его личная вина.

– А «Свободный микрофон» Веты Ворониной? – Я лихорадочно перебирал в памяти названия. – Неужели ее тоже закрыли?

– Нет, что вы! – помотал головой Школьник. – Как можно? Веточку у нас любят, Веточку оставили. В записи, разумеется. Сейчас ее передача называется «Начистоту». Раз в неделю спорят о моде и эстраде. Когда поп-звезда Тарзанка пыталась утопиться, это обсуждали три недели подряд…

– Но у вас-то у самого прямой эфир? Правда? – вздрогнул я.

– Да, прямой, все верно, – с печалью в голосе подтвердил Школьник. – Мы, знаете, такой замшелый реликт старого дореформенного ТВ. Не волнуйтесь, Павел Петрович, шесть минут я вам гарантирую. Вы сможете обратиться к народу, как и хотели. И рейтинг у нас, кстати, неплохой. В полтора раза больше, чем у программы «Время». Но только… Вам не сказали, что моя передача называется «Угадайка»?

– Как-как?! – Не окажись на мне маски, я бы наверное выглядел, как те два очумелых гаишника.

– «Угадайка», – стыдливо повторил Лев Абрамович. – Шоу-викторина для всей семьи. Единственное, чем богаты.

– Эй, соседи, а чего у вас так бензином воняет?

Вначале было слово. Каховский, наш авангард, должен был спросить про соль, но спросил про бензин. С этого мгновения все у нас не заладилось, пошло не по плану, неправильно, наперекосяк. И дело, конечно, было не в его реплике (соль, бензин, какая разница?), а в том, что за ней последовало: оглушительный скрип входной двери, которую хозяева не заперли, хотя обязаны были запереть!

Эх, если бы тут оказались парни Рябунского и сам их командир Володя, крупные спецы по всевозможным штурмам! Они-то были обучены стрелять наощупь, бить наотмашь, врываться без звука, перекатываться не глядя, рассыпаться по комнатам мелким горохом, забиваясь в любую щель. А главное, они умели вовремя оценить противника, правильно взять «языка» и навскидку не спутать божий дар с яичницей. Ни у чекиста Лаптева, ни у Ханса-охранника, ни у экс-олигарха Каховского такого ценного опыта не имелось. Самоуверенность – да. Этого добра у нас хватало с перебором.

Пиф-паф! Ой-ей-ей! Два героических слона, Ханс и я, мягко топая, вломились в посудную лавку, стреляя на ходу из своих пукалок с глушителями. Первого вооруженного амбала, который в углу возился с канистрой, без труда свалил Шрайбер. Во второго, неловко потянувшегося за помповиком, попал уже я. Третьего, четвертого и пятого, чьи фигуры мы утром сосчитали на экране тепловизора, в доме не оказалось. Как и собак. Домино, костяшка «пусто-пусто».

Ооновский прибор, пока был исправен, кое в чем помог нам: комнату, где держали детей президента, мы обнаружили на том самом месте, которое отследили заранее. Два окна с решетками, две кровати, книжки, кассеты, видеоигры, компакт-диски, одежда, упаковка недоеденного йогурта. Все, кроме самих пленников.

Победа далась нам до смешного легко. Проку в ней не было никакого. Детей, похоже, вывезли отсюда еще до нашего приезда в Жуковку. В каком направлении их вывезли, с какой целью – ноль информации. Амбалы намеревались поджечь дом, чтобы замести следы пребывания заложников. Но тут нагрянули отважные спасатели – очень вовремя, молодцы, герои. Желая спасти пленных, они спасли дачу министра культуры. Блестящий итог блестящей операции. Два трупа в камуфляже никому ничего не расскажут.

Времени у нас в запасе оставалось очень немного. Президент уже наверняка приехал в «Останкино». Передача вот-вот начнется и будет идти час сорок. А затем Волин должен снять маску и начать говорить. Тогда – все. Финиш. Детей почти наверняка убьют. Собаковод едва ли из тех, кто признает поражение.

Оставив Каховского на первом этаже, мы со Шрайбером бросились искать любую, пусть самую завалящую, самую крошечную зацепку. Мы чуть ли не носами пропахали весь второй этаж, перелопатили все найденные предметы, в том числе мусор. Глухо: вещи молчали. Аптечные пузырьки и склянки не имели опознавательных знаков, книжки – записей на полях, с бутылок были содраны этикетки, от телефонных счетов осталась лишь бумажка с общей суммой, а проездному, найденному в дырке обоев, было не меньше пяти лет. И принадлежал он, по-видимому, кому-то из предыдущих хозяев дачи.

Никаких версий. Тупик.

Мусорный сыск отнял у нас драгоценные десять минут, но не продвинул ни на миллиметр. Я тоскливо глянул на Ханса, Ханс – печально на меня, и мы почти решились вторично просеивать те же самые огрызки, обломки, ошметки, обрывки… Как вдруг с первого этажа до нас донеслись громкие крики, шум и возня.

Такие звуки было не под силу издать одному Каховскому. Мы скатились по лестнице вниз.

Увиденное на первом этаже больше всего смахивало на кадр из третьеразрядного фантастического фильма. По комнате слепо блуждал, натыкаясь на стены и сшибая мебель, окровавленный зомби – труп амбала, только что убитого Шрайбером. Экс-олигарх Каховский повис у зомби на плечах, не позволяя тому добраться до своего оружия. Труп хрипел, рычал и отмахивался. Разбитые стекла хрустели под ногами, ходила ходуном люстра, полуоторванный багет влетел в посудный шкаф и застрял там на манер копья.

Навалившись втроем, мы кое-как усмирили ожившего мертвеца, который на поверку оказался не совсем мертвецом. То есть пуля Ханса действительно попала ему в голову. Но голова, как видно, была не самой важной частью его тела.

Бывший покойник мог говорить. Но не хотел.

Перебинтованный, связанный и накрепко прикрученный к стулу, живой труп отвечал однообразной бранью на каждый мой вопрос. Не то чтобы он был воплощением доблести и стойкости. Просто Фокина, я подозреваю, этот зомби боялся гораздо больше, чем меня.

– Где дети?

– Иди на хер!

– Куда увезли детей?

– Иди на хер!

– Где найти детей?