Для патриотов из левого националистического лагеря, напротив, измена не была отчетливо маркирована этнически. Изменники и шпионы могли скрываться под самыми разными этническими и религиозными одеждами. Конечно, измена процветала среди евреев и немцев — но также поляков, литовцев, узбеков и даже русских. Однако чем дальше, тем большее распространение получало мнение, что подозрительным, возможно даже изменническим институтом является сама монархия. В конце концов, главная обязанность всякого политического режима — защищать своих подданных от врагов, как внешних, так и внутренних. Российской же монархии не удалось ни то ни другое — как туг не заподозрить измену? Ее неспособность вести войну с Центральными державами не в последнюю очередь была связана с отказом от политического и экономического сотрудничества с прогрессивной частью общества. Кроме того, самодержавие стояло на пути уничтожения врага внутреннего. Снова и снова публике напоминали о том, какие опасные предатели таятся под сенью трона. Вот, например, Сухомлинов. Николай II лично поставил этого изменника во главе Военного министерства, именно император парализовал юридическое расследование злодеяний Сухомлинова и спас негодяя от заслуженного заключения в Петропавловской крепости. Следовательно, монархизм есть прямая противоположность патриотизма. Даже правые патриоты, в теории подцеживавшие монархический принцип, вынуждены были признать, что эта конкретная монархия и ее двор представляют угрозу национальной безопасности. Вот что имел в виду В.Д. Набоков, говоря, что «быть с царем значит быть против России».

Конечно, призыв «бороться с внутренним врагом», кто бы его ни брал на вооружение, мог служить эффективной политической тактикой. С началом мировой войны Россия наконец вступила в эру массовой политики. Армия, правительство и фракции Государственной думы проявляли острый интерес к мобилизации и мотивации населения. Одной из техник было превознесение доблести и жертвенности военных героев. В начале войны на всю страну прославился казак Козьма Крючков, в одиночку сражавшийся с одиннадцатью немецкими уланами и уничтоживший их всех, несмотря на полученные им самим шестнадцать тяжелых ран. Крючков стал героем газет и народных лубков, тысячами распространявшихся среди солдат и крестьян. Однако оборотной стороной поклонения героям было возбуждение ненависти — она тоже могла быть мощным инструментом мобилизации народа. Клеймя евреев, российских немцев или монархистов-традиционалистов предателями и изменниками, можно было вызвать ярость, легко переводимую в чувство определенной и общей цели. Огульные оговоры также имели и неявные политические цели. Обвинение евреев западных областей России в военных поражениях российской армии ограждало русское военное руководство от критики. Поношение немцев и требование экспроприации их земель и бизнеса играло на руку этническому русскому национализму: германское экономическое господство наконец будет уничтожено, и немецкое богатство потечет в русские руки. Многие левые политики так или иначе стремились к свержению российской монархии. Как же кстати пришлось уравнивание традиционного монархизма с изменой.

Нельзя однозначно утверждать, что все организаторы кампаний преследования внутренних врагов были насквозь прожженными Циниками, хладнокровными манипуляторами, ни минуты не сомневающимися в невиновности большинства своих жертв. Гучков действительно знал, что обвиняет Мясоедова в шпионстве безо всяких на то оснований. Однако Янушкевич, например, одержимый особенно тупоумной разновидностью антисемитизма, действительно вполне мог искренне верить в сплошную порочность всего российского еврейства. Если среди евреев и можно было отыскать такого, кто пока не совершил предательства, всякий из них при первой же возможности продаст Россию. Следовательно, изгнание сотен тысяч евреев из западных областей России оправданная и необходимая мера предосторожности. Иными словами, многие из тех, кто в годы войны заразил народное сознание фантазиями об измене, сами искренне в них верили. Однако в конечном счете трудно преувеличить ту травму и тот вред, которые причинила эта фиксация на внутреннем враге. Тысячи людей прямо пострадали от этого, однако в определенном смысле вся Россия стала жертвой шпионской истерии. Вера в то, что Российская империя насквозь источена изменниками и шпионами, подорвала легитимность власти. Более того, уверенность в пандемии предательства лишала людей надежды на победное окончание войны, сеяла пораженческие настроения и обессмысливала индивидуальную жертву во имя родины. Зачем русским проливать на полях сражений потоки крови, если их жертва обесценивается тыловым предательством?

Не будь дела Мясоедова/Сухомлинова, эти пагубные вымыслы вряд ли пустили бы столь глубокие корни. Одна из самых поразительных черт этого дела — то, как идеально Мясоедов и Сухомлинов соответствовали образу изменника, жившему в сознании как правых, так и левых. Конечно, оба, Мясоедов и Сухомлинов, по рождению были стопроцентно русскими. Но кто были их друзья? Немцы и евреи. Обширность и интимность связей Мясоедова и Сухомлинова среди этих групп населения была воспринята как доказательство их порочности. Честный, патриотичный русский офицер с такой публикой водиться не станет. Мясоедов был женат на женщине, происходившей из еврейской семьи, работал с еврейскими дельцами и был у них на жалованье. В письме к любовнице он именовал Бориса Фрейдберга «начальником»8. Во всех официальных отчетах по делу Мясоедова эти формулы использовались для описания его деятельности после отставки из жандармского корпуса: Мясоедов «совсем погрузился в еврейско-немецкие дела и сблизился с многими подозрительными лицами, а особенно с семьей еврея Фрейдберга»9.

А как интерпретировать эту странную тягу Мясоедова к немцам? В списке его немецких знакомцев множество имен. Тут и Тильмансы, семейство промышленников, и балтийский барон Гротгус, входивший вместе с Мясоедовым в совет директоров «Северо-западной русской пароходной компании», и Отто Фрейнат, который, будучи чиновником российского Министерства внутренних дел, защищал «Северо-западную» от обвинений в нарушениях, а позже оказывал юридические услуга контролировавшимся немцами целлюлозной компании «Вальдорф» и химическому концерну «Шеринг». Мясоедов был даже близок с кайзером Вильгельмом II — в его обществе охотился, ужинал и ходил в церковь.

Что до Сухомлинова, о его недостойном пристрастии к еврейскому обществу много говорилось еще во времена его службы командующим войсками Киевского военного округа. Вот, например, его неприглядные отношения с Александром Альтшиллером. Альтшиллер был одновременно евреем и австрийским подданным — и человек с таким ненадежным происхождением был ближайшим другом и доверенным лицом военного министра!

Конечно, для патриотов и левых националистов важнейшее значение имело то обстоятельство, что Мясоедов и Сухомлинов были русскими. Эти двое — самые отвратительные изменники своего времени, и из их вероломства следует извлечь урок: измена живет не только среди национальных меньшинств. И кое-что еще: до начала войны Сухомлинов посвятил Мясоедова в важнейшие тайны российской разведки. Когда война уже началась, Мясоедов, как считали левые националисты, с одобрения Сухомлинова проник в Действующую армию, на фронт, и обеспечил немцам победу в мазурских боях. Сухомлинов, следовательно, несет ответственность за все преступления Мясоедова, а не только за свои личные. Сухомлинов, в свою очередь, всем обязан своему самодержавному патрону, императору, выделявшему его как одного из самых преданных и честных своих министров. Однако маска преданного монархиста скрывала совсем иную реальность. Под тонкой оболочкой преданности династии копошились навозные жуки.