Ведущая неуверенно улыбнулась.

– А, да. Убедительно. – После чего, видимо, решила, что её целевая группа получила достаточно материала к размышлению. – Могу ли я задать вам в заключение ещё и личный вопрос? – продолжила она, как будто всё остальное время делала что-то другое.

– Пожалуйста, – великодушно ответила Эрнандес.

– Верите ли вы ещё после всего этого в любовь? Или любовь для вас – лишь игра гормонов?

София Эрнандес Круз подняла брови, и на губах её мелькнула тонкая улыбка.

– Да, – сказала она, мягко кивнув. – Я верю в любовь. А исследую я лишь то, как она проявляет себя в нашем организме.

– Красивое завершение, – обрадовалась интервьюерша и с видимым облегчением повернулась к камере. – На этом, дорогие зрительницы…

Биргитта отключила звук.

– Она не в курсе, – заявила она столь же категорично, сколь и загадочно.

– Кто? – спросил я, так и не дождавшись разъяснений. Было видно, как София Эрнандес Круз на заднем плане экрана разговаривает с техником, который отцеплял от её внушительной груди микрофон. – Кто не в курсе чего?

– Она. Учёная. Она даже не догадывается об этом заговоре.

– Ты так считаешь?

– Женщина чувствует такие вещи, – утверждающе кивнула Биргитта и посмотрела на меня воинственно, каждым дюймом своего тела выражая: и не смей иметь другое мнение!

Но я не имел другого мнения.

– Очень может быть. Она тоже всего лишь пешка в игре, в которой на карту поставлено что-то совсем другое.

Биргитта задумчиво постукивала пультом по подбородку.

– А ты не думал о том, чтобы обратиться со всей этой историей в газету? Что, если бы весь этот скандал оказался завтра на первых страницах газет?

– Тогда бы эти гангстеры убили Кристину, зарыв и устранив все следы, чтобы их заказчики могли всё опровергнуть, – ответил я. – Кроме того, это не так просто, как ты себе представляешь. Один молодой журналист уже попытался провести расследование в этом направлении и в скором времени оказался мёртв. – Я рассказал ей в нескольких словах историю Бенгта Нильсона, репортёра «Svenska Dagbladet».

Биргитта гневным движением пульта выключила телевизор.

– Да быть того не может! – воскликнула она. – Не может быть, чтобы все газеты были под контролем. Только представь себе, каких это потребовало бы затрат! А ещё телеканалы, а радиостанции, какие только есть… А как с Интернетом? Сегодня любой может вывесить в Интернете всё, что захочет. И распространить по всему миру. Господи, да ты можешь из Гонолулу узнать расписание уроков в моей школе, если захочешь.

– Если каждый может публиковать всё, что хочет, отдельное сообщение просто утонет в этом море, – сказал я и, когда она захотела возразить, поднял руки. – О'кей, согласен. Я не очень в этом разбираюсь. Шведская пенитенциарная система не хочет, чтобы взломщики писали и-мэйлы и разгуливали по Интернету. На то и тюрьма, чтобы ограничивать свободу отдельного человека, верно? Итак, оставим это, не будем сыпать мне соль на раны.

После этих слов она так странно взглянула на меня, что я рассказал ей о Димитрии и о моих тщетных попытках разыскать его. Получивший от меня пятьсот крон русский поп, видно, с этим не справился.

– Православная церковь? – повторила Биргитта и сощурила глаза. – Если я не ошибаюсь, в Стокгольме есть и другие православные церкви.

Я насторожился. Один из тех моментов, когда срабатывает внутренний миноискатель.

– Ты уверена? Я готов был спорить, что есть только русская православная и греческая православная.

– Нет-нет. У нас была одна ученица… – Она шагнула к письменному столу, взяла толстую книгу и принялась листать.

– В телефонном справочнике ты ничего не найдёшь, – сказал я. – На это бы и у меня ума хватило.

– Нет, это справочник культурных, религиозных и тому подобных учреждений. Специально для учителей. Вот, – сказала она. – Есть ещё сирийская православная церковь. В Халлонбергене.

Через пять минут я был уже в пути.

Халлонберген относится ещё к Сундбергу, но находится на другой ветке синей линии метро, которая идёт на север. И мне пришлось ехать шесть станций на метро, тогда как поверху тут было не больше километра.

Зато я с ходу нашёл церковь. Стоило только выйти из метро на площадь, как я сразу увидел заметное строение из белого кирпича. На нём большими бронзовыми буквами было написано: Сирийская православная церковь Св. Петра.

Было воскресенье, но служба уже кончилась, и храм закрыли. Я прошёлся вокруг здания, заглянул в окна, похожие на бойницы, но ничего не увидел, и не у кого было спросить о Димитрии. Что, позвонить в дверь? Я решил быть осторожнее и сперва оглядеться как следует на местности.

Из станции метро сразу попадаешь в торговый центр Халлонберген, и в воскресенье там почти всё закрыто. Но я прошёлся по нему и присмотрелся. По торговому центру всегда можно много узнать о социальной структуре района: выставленные в здешних витринах товары производили впечатление дешёвки. Тут же было арабское бюро путешествий. На супермаркете, помимо шведских, были и арабские надписи, а большинство людей, что попадались мне навстречу, были смуглые.

Ресторанчик на втором этаже работал. Перед входом были выставлены столики, и за одним из них сидел Димитрий в старом пуловере в полоску и в вытертой дублёной куртке. У него глаза на лоб полезли, когда я подошёл к нему.

– Да нет! – вскричал он по-русски. – Ты-то здесь откуда? – Он растерянно глянул на свои часы. – Год-то у нас какой?

Не прошло и получаса, как мы сидели в норе Димитрия. Он жил в двухкомнатной квартире в пяти минутах от торгового центра и от церкви в многоквартирном доме, на доске звонков которого я не увидел ни одной шведской фамилии.

Как и следовало ожидать, его гостиная была забита дюжиной мощных компьютеров, и все они работали, производя адский шум и тепло. Если не считать столов с компьютерами, из мебели здесь был стеллаж для книг, драное мягкое кресло в углу и массивное офисное кресло на колесиках: рабочее место Димитрия. Мне пришлось сидеть на старой поролоновой трухе и хлебных крошках.

– За отопление ты наверняка ничего не платишь, а? – предположил я.

– Если бы. Жилищное товарищество обирает всех жильцов равномерно. Сволочь! – добавил он по-русски.

На всех мониторах лежали аккуратно расстеленные, но пылившиеся месяцами кружевные салфетки, и на каждой салфетке стояло по кристаллу горного хрусталя. Факт благотворного воздействия кристаллов на здоровье для Димитрия был бесспорным. В углу висели иконы: Иисус в синем на золоте и Богородица в красном на золоте, а может, наоборот. Он мне не раз объяснял, но я так и не смог запомнить, а лики на иконах, на мой безбожный взгляд, все были одинаковы.

Воздух в гостиной застоялся, пропитавшись запахами плохой русской кухни, картошки и капусты и какого-то ещё ингредиента, который я не знал. И не особенно рвался узнать.