Тогда еще не было хороших салонов с устоявшейся репутацией. Все создавалось заново. В том салоне ожидались инструменты из Германии. «Золинген» всякий, представляете? И нужны перспективные молодые сотрудники. Так что мне следует готовиться. Меня уже рекомендовали.

Когда я это услышала, я испытала, наверное, самое большое счастье, какое только накатывало на меня в жизни. У меня даже не хватило терпения дождаться трамвая, поэтому я мчалась домой бегом, как будто сдавала кросс.

На бегу можно плакать и смеяться, никто не обратит внимания, – а если кто-нибудь и обратит, то все равно ведь не догонит. Пусть себе недоумевает, стоя где-нибудь у перекрестка, а я буду тем временем ух как далеко!

Я уже несколько месяцев зарабатывала, но совсем немного, а тут передо мной медленно вырастал огромный хрустальный дворец, полный хрустящих денег.

Адольф открыл мне дверь. Он был в фартуке – чистил картошку. Его руки, прекрасные добрые мягкие руки, были грязны. Я схватила его за эти руки и, не боясь испачкаться, поцеловала.

– У меня будет работа, папа, – сказала я. – И ты – мой первый клиент, учти. Садись. Немедленно садись, сию секунду. Иначе я просто лопну.

– Погоди, я фартук сниму и вообще…

Отец отстранился, но я схватила его за рукав.

– Нет, фартук нужен. В парикмахерских всегда надевают фартук.

– Не такой.

– Другого пока нет… – И я щелкнула ножницами, которые прихватила из нашего учебного салона. – Садись же, папа. У меня теперь будет хорошая работа.

Он послушно уселся на стул, поставленный посреди комнаты, и закрыл глаза. Я осторожно срезала ему челку, потом расчесала волосы и сделала самую аккуратную «канадку», на какую только была способна.

Потом принесла бритву и сбрила ему усы.

Он сидел с закрытыми глазами, неподвижный, сложив на животе руки. Он обмяк, как куль, как пустой мешок, на дне которого осталось не более десятка картошин.

Боже, как же я любила его!

Я отложила в сторону ножницы, взяла зеркальце и поднесла к его лицу.

– Посмотри на себя, папа. Пожалуйста.

Он послушно поднял веки и уставился в незнакомое лицо. В лицо, которое он давным-давно забыл. В свое собственное лицо.

Он моргал, как птенец. Потом перевел покорный взгляд на меня. Он как будто спрашивал: что еще мне было бы угодно учинить над ним?

Этого я уже не выдержала. Я разревелась и бросилась ему на шею. Он осторожно коснулся моих лопаток.

– К этому нужно привыкнуть, Лиза. Просто к этому нужно привыкнуть.

– Папа, – сказала я, задыхаясь. – Папа… Адольф умер, папа. Адольф мертв!

Он долго молчал, водя рукой по моей спине. Потом мягко спросил:

– Ты довольна?

Я всхлипнула.

– Я убила Адольфа Гитлера!

Он отодвинул меня от себя, серьезно посмотрел в мои зареванные глаза.

– Когда-нибудь это должно было случиться. Давай ужинать.

Мы ели жареную картошку, говорили о салоне, где у меня будет замечательная работа, и с каждой секундой я все больше привыкала к моему отцу. А потом, когда я закончила мыть посуду, Адольф Гитлер исчез.

* * *

У нас с отцом нет фотоальбома. От моего детства не осталось ни одной фотографии. Во всяком случае, ни одной, где я с отцом. Сохранилась вроде бы пара невнятных снимков с новогодних елок в детском саду.

Раньше я считала, что это в порядке вещей. Я вообще не понимала, зачем люди фотографируют своих близких – ведь они постоянно рядом, и на них можно посмотреть в любую минуту, когда захочется.

Я и сейчас, в общем-то, не переменила мнения. Когда я хочу вспомнить мое детство, я смотрю фильм «Великий диктатор». Это очень хороший фильм о добром человеке.

Мне всегда казалось, что идеальное послесловие – не вот это привычное, обязательное, никому, в сущности, не нужное «бу-бу-бу», а настоящее, живое – должно быть написано читателем, который только что закрыл книгу и ужасно хочет о ней поговорить с кем-то, кто всё понимает.

Но где ж его взять, такое послесловие. Без него книга не выйдет, а пока нет книги, нет и читателей. Вернее, они, конечно, уже родились, выросли и время от времени что-то читают, но о книге, которой пока нет, ничего сказать не могут.

Вышло так, что многие мои друзья прочитали новую книгу Елены Хаецкой задолго до того, как ее издали. Потому что когда книга мне нравится, совершенно невозможно не поделиться файлом. И некоторые, прочитав «Троллей в городе», писали мне длинные письма, потому что поговорить об этой, еще не вышедшей, книге им было не с кем, кроме меня. И это оказалось так здорово – даешь почитать разным людям вроде бы фантастику, а отклики получаешь как на самую что ни на есть документальную прозу: дескать, да, все так и есть, видели, знаем, чуем, и как же хорошо, что кто-то умеет об этом рассказывать.

И в какой-то момент мне вдруг стало ясно, что послесловие к этой книге – да вот же оно, в моем почтовом ящике. То самое, идеальное, которого, теоретически, не может быть. Само получилось.

Макс Фрай

* * *

Привет!

«Тролли в городе» – это мое, это прямо для меня написано.

Я читала и чувствовала себя таким смирным обывателем, который регулярно встречает на улице прогуливающегося дракона, страшно хочет с кем-нибудь об этом поговорить, но очень боится, что его сочтут сумасшедшим и будут смеяться, или вовсе куда-нибудь запрут. А потом он вдруг видит по телевизору (или читает в газете, или слышит от кого-нибудь, уважаемого, к кому принято прислушиваться), что есть все основания полагать, что по улицам гуляет дракон, жалко, он мало кому показывается. И это такая невероятная радость: и что не примерещилось, и что есть кто-то, кто тоже пережил этот опыт, и что можно теперь об этом говорить, никто не станет показывать пальцем и смеяться, и, наконец, что дракон-то показывается не всем, а условным избранным. В таком роде.

И вот я читала «Троллей» и только что не приговаривала вслух: «Ну я же всегда, ВСЕГДА это знала! Я же всегда это видела!» При этом параллельно происходило странное: я сидела в парке на солнце (у нас уже вполне лето, еще не давящее, прозрачное), вокруг были цветущие деревья, мне основательно пекло макушку, но одновременно я видела, слышала, нюхала и осязала ноябрьский или, может, февральский Петербург, плотный, мокрый и холодный. Фактически я впервые на собственном опыте поняла, как это, когда у всех вокруг суббота, а у меня – четверг. Потрясающее ощущение.

Лея Любомирская

* * *

Здравствуй и спасибо за книгу. Внезапно (для меня, невнимательного) оказалось, что Хаецкая – очень хороший писатель. Я читал что-то из ее фантастических книг, и они совсем не впечатлили.