– Ладно, – очень тихо произнесла Кудесница Купавая, – теперь пусть лежит и выздоравливает, твой упрямый Братосил. Я нынче буду дежурить у него ночью, а сейчас побудь ты, Знахарка Прозорливая. А там оррар царица составит распорядок, и по нему будем выхаживать мальчика, которому так несказно повезло.

– Оставь в покое царицу, – вельми властно отозвалась Знахарка Прозорливая, все то время беспокойно разглядывающая бледнеющую, или вспять покрывающуюся бусенцом пота Вещунью Мудрую. – Разве не видишь ей не хорошо. Я сама составлю распорядок. Оррар, ты сегодня пила прописанные мною снадобья. Ты вельми плохо выглядишь.

– Пила, – как-то неуверенно молвила Вещунья Мудрая, будто утаивала правду от своих сподвижниц, каковые после слов Знахарки Прозорливой и вовсе впились в нее взглядами. – Просто перенервничала, узнав о трагедии. – Она медленно развернулась с намерением уйти со двора и уже тронув свою поступь, добавила, – а теперь и впрямь схожу к рани Темной Кали-Даруге. Надеюсь, она меня примет… и не приметит моего состояния, будучи занятой тревогой о госпоже.

Кали-Даруга и Мина переодев девушку в ночную рубаху, уложили ее в ложе и накрыли сверху одеялом. Мина, поправив слегка задравшуюся с правого угла лазурного цвета простынь, подложила маленькую подушку под правую стопу юницы, и, поклонившись, вышла из опочивальни. Теплые солнечные лучи вливались в комнату, через два окна, одного узкого прямоугольного, а второго более широкого и усеченного с одного своего края, наполняя помещение легкой дымящейся голубизной, коя точно отражалась от розовых тканевых стен и потолка.

– Зачем ты меня уложила Кали в ложе, – недовольно проронила Влада и выгнула дугой свои полные губы. – Я чувствую себя хорошо. И мне уж так надоело все время лежать.

– Поколь полежите госпожа, – умягчено произнесла рани, присаживаясь подле широкого ложа девушки на свой табурет. – Я присмотрю за вами, и если будет все благополучно, поднимитесь. Примите купание в травах, вам надобно набраться сил. То, что пошла кровь не есть хорошо.

– Юшка пошла, – все тем же напоенным досадой голосом отозвалась юница, и, протянув руку дотронулась до звездочки лежащей на пятиугольном столике обитым сверху синим бархатом, обок кувшина в коем стоял букет луговых трав. – Потому как я вспомнила Першего, и уже было начала проводить обряд, но Брат его прервал… и… – Влада на маленько задумалась, как сказать о произошедшем в мягкой форме, чтоб не вызвать недовольство демоницы в отношении юноша, а погодя дополнила, – и начал говорить. А я не смогла собраться с мыслями. Давно такого не было у меня… Давно… А все потому что я очень… очень хочу увидеть Першего. – Крупные слезы, тотчас выскочив из глаз, оросили щеки девушки, и она громко хлюпнула носом. – Мне тяжело без него. Тяжело все время, – и вовсе прерывисто договорила она.

Кали-Даруга немедля соскочила со своего табурета, и, шагнув к ложу, крепко обхватила вздрагивающее тело девочки сразу четырьмя руками, плотно прижав к своей груди. Демоница очень хорошо понимала Владелину… Владелину… плоть и живущую в ней лучицу, так как и сама была привязана к Першему, и, также сильно тосковала за ним, находясь тут… в Млечном Пути в окружении Расов и подвластных им созданий.

– Не плачьте, не плачьте дражайшая госпожа, – нежно пела она в ухо девушки и голубила перстами кожу, тем самым снимая всякое напряжение и прекращая поток слез.

В комнату бесшумно вошла Рати, неся на блюде еду и положенное для госпожи лекарство. Кали-Даруга все также ласково оглаживая и целуя ее кожу подушечками пальцев, напоила девочку вытяжкой и сама накормила из ложечки супом из говядины и рябчика, словно малое дитятко. Демоница часточко кормила Владу. Ибо в присутствие рани, та всегда чувствовала себя ребенком, каким-то беспомощным, слабым… Засим Кали-Даруга утерла юнице губы и лицо влажным ручником, уложила на подушку, подпихнув под руки и ноги края одеяла, и вышла. А девушка незамедлительно сомкнула очи на оные после вытяжки, в целом, как и на всю плоть, навалилась тягость, и уснула.

Демоница меж тем в коридоре передала блюдо Рати, и неспешно спустившись по лестнице вниз, прошла в залу. На ходу повелев стоящей подле проема в комнату Кишори, которая хоть и не прошла испытания и не получила звания старшей, но была дюже старательной и всегда находилась на особом счету у Кали-Даруги, отправляться на дежурство к божеству. Рани Черных Каликамов медлительно вошла в помещение залы, и, дойдя до широкой, стоящей углом к двум стенам тахте, степенно на нее присела, подложив под спину боляхную подуху и на малеша замерла, сомкнув очи. В ее серебряном венце, полосой проходящем по голове и возвышающимся округлым гребнем со скошенными рубежами над лбом, в тончайших переплетениях золотых, платиновых нитей, яро засияли синие сапфиры, словно перемигиваясь с каким-то далеким иным источником передавая аль вспять принимая информацию.

Прошло достаточно времени, когда погасли сапфиры в венце рани, да и сама зала поблекла от поменявшего в небосводе местоположения звездного светила солнца, и в помещение вошла Сандхия, застыв, как оно почасту происходило со служками в наклонном положение подле проема двери.

– Что? – вельми недовольно вопросила Кали-Даруга и медленно отворила все свои три глаза.

– Пришла царица белоглазых альвов, – не мешкая пояснила Сандхия, туго тряхнув головой и ворохом схваченных в хвост мелко плетеных косичек.

– Что ж коли пришла, пусть входит, – полные губы Кали-Даруги живописали зримое негодование так, что в лице враз проступила жесткость ее натуры. – Пусть входит, ежели желает поговорить, не выгонять же ее, хотя наверно и следовало бы.

Сандхия, безусловно почувствовав пролетевшее над ней недовольство хозяйки, пригнула голову еще ниже и в таком наклонном положение выскочила из комнаты, точно даже и не разворачиваясь, а немного погодя туда вошла Вещунья Мудрая. Было сложно не заметить, что царица взволнована, потому как ноне не только ее белая кожа поблекла и крупная капель пота усеивала купно лоб и щеки, но и легохонько трепетали бело-розовые губы, так вроде она явилась на суд к своей хоть и обожаемой, но вельми строгой матери, каковой чем-то дюже сильно насолила.

– Зачем ты меня хотела видеть? – сердито пропыхтела Кали-Даруга, меж тем беспокойно оглядев с ног до головы царицу, очевидно, от нее не ускользнуло взволнованное состояние последней.

– Хотела узнать, как здоровье госпожи, – очень тихо молвила альвинка, – мне доложили, что у нее шла юшка.

В комнату торопко вошла Сандхия, вызванная мысленным распоряжением рани и напряженно воззрилась на нее, замерев подле Вещуньи Мудрой.

– Срочно принеси табурет для царицы белоглазых альвов и… – весьма скоро произнесла Кали-Даруга и легохонько качнула головой, будто отгоняя прицепившуюся к ней мошку. – И вытяжку на основе ароматника… Мне порой, кажется, она никаких слов не понимает, – последнее рани сказала непосредственно лишь своей служке. На что Сандхия немедля отреагировав, согласно кивнула, а после развернувшись, покинула комнату. – Да, шла, – теперь Кали-Даруга заговорила с Вещуньей Мудрой, кою нежданно стала от ранее слышанной молви покачивать. – И мне не стоит тебе Вещунья пояснять, как это плохо для божества. – Царица порывчато кивнула. Однако, в сочетании с покачиванием, это вышло как то дюже неуверенно, может потому голос демоницы несколько понизился и зазвучал глухо, стараясь успокоить альвинку, – это значит, что лучица пришла в движение, тревожится. Ты же понимаешь Вещунья, что когда Господь Перший так близко от Млечного Пути, скажем в днях прибытия, лучица ноне окрепшая начинает его чувствовать.