– Мы благодарим Первого маршала Талига Рокэ Алву за решительные и своевременные действия, – заключил король.

Алва встал и равнодушно поклонился, словно его благодарили за присланное вино или поздравляли с очередной удачей на охоте. Произносить ответную речь в планы маршала не входило.

Его Величество обвел глазами советников и соратников и изрек:

– Кто желает говорить?

Первым поднял холеную руку Леопольд Манрик.

– Говорите, тессорий.

Манрик грузно поднялся. Замечательный человек. Когда раздавали совесть, граф забился в самую глубокую нору, когда раздавали мозги и страх – прибежал первым. С большим котелком.

– Я не военный, мое дело считать деньги, но для того, чтоб оценить музыканта, не нужно быть менестрелем. Я считаю, что коменданта Олларии графа Килеана-ур-Ломбаха нужно отстранить от должности и предать суду. Не столь важно, что именно двигало этим человеком, но исполнять свои обязанности и далее ему не следует.

Манрик сел. Теперь по заведенной Франциском традиции собравшиеся станут, не вставая с места, говорить по кругу слева направо от начавшего разговор.

У Альмейды все было просто. Адмирал пожал квадратными плечами и бросил:

– Гнать!

– Граф Килеан-ур-Ломбах должен иметь возможность оправдаться, – временно командующий гвардией Ги Ариго смотрел на короля и только на короля. – Его подвела присущая его роду исполнительность. Лично я не вижу необходимости…

Разумеется, Ариго подобной необходимости не видел. Он и Килеан были из одной своры.

– Комендант Олларии – честный человек, – поддержал братца Иорам, – я бы даже сказал, слишком честный. Приносить его в жертву недостойно. Вся его вина заключается в том, что он исполнил то, что счел приказом, и, вполне возможно, приказ и впрямь существовал. К сожалению, главный свидетель мертв, – вице-кансилльер Иорам Ариго многозначительно взглянул на изучающего потолок Рокэ.

Да, Авнир не может подтвердить ничего, но в создавшейся ситуации мертвый Авнир лучше живого. Суд над епископом Олларии вызвал бы слишком много толков, а с мертвого безумца что возьмешь?

– Позволю себе напомнить моему королю и собравшимся здесь достойным сановникам старую притчу…

У графа Рафиано притча была на каждый случай жизни. Двумя третями своих дипломатических побед экстерриор был обязан именно побасенкам. Сильвестр подозревал, что половину из них граф придумывает на ходу, но это лишь увеличивало уважение к дипломату.

– Одному трактирщику приносили огромный ущерб поселившиеся в его амбаре крысы, – Рафиано горестно вздохнул. – Трактирщик же, будучи богобоязненным эсператистом, боялся завести кота и, чтобы прогнать грызунов, поселил в амбаре осла. Осел был очень честным, он гордился оказанным ему доверием и изо всех сил исполнял свой долг. Увы, крысы и мыши продолжали грызть сыры и колбасы, а осел, гоняясь за ними, ронял крынки с молоком и сметаной и опрокидывал мешки с крупами и мукой. И тогда жена трактирщика выгнала осла из амбара и стала возить на нем воду, а в амбар пустила кошку с котятами.

Каждый должен находиться на своем месте, господа, ибо честность не заменит умения, а исполнительность – способностей.

Молодец Рафиано. Уж он-то точно умен, способен и занимает свое место. Его Высокопреосвященство улыбнулся:

– Я на стороне трактирщицы. Осел должен быть ослом, а кот – котом. Тем более, что олларианская церковь отнюдь не считает этих животных воплощением мировой скверны. Возвращаясь же к нашему ос… коменданту Олларии, скажу, что на эту должность следует назначить человека расторопного и смышленого.

И верного короне, но об этом говорить вслух неприлично. Подразумевается, что ей верны все здесь присутствующие.

– Я все же рискну сказать слово в защиту Людвига Килеана-ур-Ломбаха, – твердо произнес кансилльер.

Принимает бой… Что же у него в рукаве? Наверняка что-то есть. Им нужно отстоять Килеана, хотя бы для того, чтоб Карлионы, Рокслеи, Краклы и другие недовольные, но осторожные не откачнулись. А неосторожные и так кто в Закате, кто в Агарисе, кто в Гаунау.

– Коменданта Олларии можно обвинить в простодушии и излишней доверчивости, но никоим образом не в предательстве и трусости. Я посетил графа Килеана, и он передал мне документ, который многое объясняет. Это письмо, предъявленное Килеану-ур-Ломбаху покойным, – слово «покойный» Штанцлер подчеркнул, – епископом Авниром. Я позволю себе зачитать его вслух.

«Сим подтверждаю: все, что потребует в канун празднеств святой Октавии предъявитель сего епископ Олларии Авнир, является волей Его Величества и направлено на благо Талига и Церкви Ожидания.

Сильвестр, кардинал».

Кансилльер положил бумагу на стол и грустно покачал головой:

– Опытный царедворец не попался бы в столь простую ловушку, но Людвиг Килеан-ур-Ломбах не царедворец, а солдат. Приказ для него – все. И комендант Олларии исполнил то, что ему велел епископ Авнир, а именно заперся со своими людьми в казармах вплоть до получения нового приказа. Я не могу говорить о подлинности данного письма, удостоверить кою либо опровергнуть может лишь Его Высокопреосвященство. Я не исключаю, что генералу Килеану была вручена подделка и что епископ Авнир, воспользовавшись болезнью Его Высокопреосвященства, позволил себе проявить, мягко говоря, излишнюю самостоятельность. Узнать, что двигало покойным, мы не сможем. Зато я клянусь Честью, что причиной бездействия коменданта Олларии стало прочитанное мною письмо.

Если бы не это обстоятельство, генерал бы остановил погромы, причем намного раньше и меньшей кровью, чем это сделал Первый маршал Талига, привыкший сражаться на территории противника. Я располагаю неопровержимыми доказательствами, что во время усмирения волнений пострадали невинные. Я отдаю должное решительности и смелости Рокэ Алвы, хотя вызывает некоторое недоумение задержка, стоившая жизни многим людям. Доподлинно известно, что Рокэ Алва прибыл в Олларию утром, однако принимать меры начал лишь с заходом солнца. Лично я могу найти лишь одно объяснение этому его поступку, вернее, недеянию. Маршал ждал приказа и получил его. Впрочем, Рокэ Алва, в отличие от Авнира, находится среди нас и, без сомнения, прояснит эту ситуацию. Я же со своей стороны прошу снисхождения для Людвига Килеана-ур-Ломбаха. Он солдат, он выполнял свой долг. Будьте милосердны!

Август Штанцлер глубоко вздохнул и сел. Он и впрямь был взволнован, то ли судьбой Килеана, то ли собственными делишками. Но в уме ему не откажешь. Мерзавец готов признать принесенное им письмо подложным, но узнать, кто же его написал – Авнир или сам Килеан, невозможно. Сильвестр поставил бы на Килеана, вернее, на кого-то из его советчиков… Ответить, что непогрешим лишь один король и что, получив подобный открытый лист, следовало послать гонца к Его Величеству? Опасно. Фердинанд, чего доброго, вообразит, что может отменять распоряжения кардинала и сочинять собственные. Воистину, умный регент при малолетнем короле становится насущной необходимостью.