Улов у нас получился славный. Плотвы восемь штук, шесть ельцов, три угря, семь окуней и одна молодая щука, но она была ещё очень маленькая, и мельник уговорил нас её отпустить, что мы, конечно, и сделали.

– Пускай поживёт, подрастёт, чтобы клюнуть попозже, – сказал он.

На прощание жена мельника угостила нас хлебом с сыром и опять лимонадом «Эйфелева башня», после чего мы пошли домой, очень гордые столь богатым уловом и неся нанизанных на верёвочку рыб.

Такие вот потрясающие дни иногда случаются за городом, и чаще всего нежданно-негаданно, будто бы сами по себе. Полагаю, причина тут в том, что сельские жители гораздо приветливее городских. У них круг знакомств куда уже, чем у горожан, а значит, радушие с добротой не надо расходовать на уйму народа, и вы получаете здесь их такими большими порциями, на какие в Лондоне и рассчитывать нечего.

Даже Дикки с Г. О. забыли про свои утренние распри, и младший, у которого удочка была лучше, уступил её старшему, а старший помог ему правильно насадить на крючок червяка. Ну, прямо два любящих брата с картинок в журналах для воскресных школ.

Мы с удовольствием обсуждали свои рыболовные успехи и на первом просёлке, и когда шли через кукурузное поле, а потом через клеверное, и на втором, где видели малыша. Бродяг там теперь уже не было, коляски – тоже, и, конечно же, вместе с ней исчез и малыш.

– Интересно, эти цыгане на самом деле его украли? – спросил с мечтательным видом Ноэль, который на пруду не то чтобы слишком сильно рыбачил, зато сочинил стихи:

       Если б сам я вдруг рыбою стал,

Никогда бы крючки не глотал,

А спокойно б лежал на дне пруда,

За рыбалкой следил бы оттуда.

И смеялся бы над ожиданьем,

А потом над разочарованьем,

Что в пруду вы меня не нашли

И с крючками пустыми ушли, Хи-хи-хи!

– Если они украли малыша, – воодушевлённо продолжал Ноэль, – их можно выследить по этой роскошной коляске. Ребёнка, чтобы его не узнали, они, предположим, завернут в какое-нибудь тряпьё или кожу ему затемнят ореховым соком. А вот такую коляску никак не скроешь.

– А если они её замаскировали под тачку? – предположил Дикки.

– Или забросали листьями. Как малиновки прячут гнёзда, – встрял в разговор Г. О.

Мы велели ему заткнуться и не нести чушь, однако вскорости были вынуждены признать, что даже наш младший братишка изредка мыслит вполне разумно.

Самый короткий путь от просёлка до нашего дома пролегал сквозь большую дыру в живой изгороди по тропе, вытоптанной среди густых сорняков торопыгами, предпочитающими добираться в церковь самым коротким путём. А мне кажется, я уже говорил, что наш дом находится рядом с церковью.

Этот короткий путь выводит к ступенькам на самом краю небольшой рощи, которая называется Парсонс-Шейв, потому что принадлежит человеку по имени Парсонс. Рощу какое-то время не расчищали и не вырубали, вот она и добралась в итоге до самых ступенек, точнее, ступенчатого перелаза через изгородь.

И здесь, среди кущ орешника, каштанов и поросли молодого кизила, мы увидели что-то белое. Чувство долга нас побудило проверить, что это такое, пусть даже оно и окажется нижней частью хвоста мёртвого кролика, который имел несчастье попасть в силки. Но обнаружили мы не кролика, а коляску!

Не помню, рассказывал ли я вам, что коляска была покрыта белой эмалью «Эспинал», и совсем не тем примитивным способом, каким ею красят что-нибудь дома, после чего на поверхности остаются шершавые пузырьки и щетинки от кисточки. Коляска выглядела по-иному. Эмаль лежала на ней идеально и была столь же гладкой, как ручка на кружевном зонтике знатной леди.

Тот, кто её оставил стоять беспомощной и покинутой среди зарослей, прибег именно к тому самому способу, о котором сказал Г. О., только набросанные на коляску зелёные листья уже успели кое-где осыпаться.

Все, кроме Освальда, чуть не сошли с ума от волнения. Вот он, их шанс! Сейчас или никогда можно стать настоящими детективами. Освальд, единственный, кто сумел спрятать азарт за внешним спокойствием и к тому же не потерять здравомыслия, первым призвал остальных не спешить в полицейский участок.

Он сказал:

– В полиции и не подумают искать улики, пока не обнаружено мёртвое тело. Вот и давайте, прежде чем туда идти, попробуем сами в чём-нибудь разобраться. И Элис должна в этом участвовать, а она пока ничего не знает. Кроме того, мы ещё не обедали.

Аргументы Освальда оказались мощными и весомыми. (Его аргументы часто оказываются такими, в чём, смею предположить, вы сами давно уже убедились.) Остальным возразить было нечего. Тогда Освальд ещё втолковал своим неразумным братьям, почему не следует везти спрятанную кем-то коляску к себе домой.

– Мёртвые тела и все прочие свидетельства преступлений должны оставаться на месте, пока полиция их не осмотрит. И коронёр, и дознаватель, и врач, и скорбящие родственники. А кроме того, вот увидит нас кто-нибудь с этой дурацкой коляской и решит, будто мы её и украли. И конечно же, нам зададут вопрос: «А с малышом что сделали?» В хорошеньком положении мы тогда с вами окажемся.

И природное красноречие Освальда, которое у него всегда сочеталось с разборчивостью в средствах и дальновидностью, вновь помогло ему одержать убедительную победу, не оставив у остальных ни малейшего повода для каких-либо споров.

– Но давайте-ка запихнём эту брошенную коляску подальше в укрытие, – последовало логичное предложение Дикки.

Мы так и сделали, после чего поспешили домой. Обед уже был готов. Элис и Дейзи мы тоже сразу увидели. Но Дора отсутствовала.

– У неё… Ну, в общем, обедать она не придёт, – начала сбивчиво Элис, отвечая на наш вопрос, где Дора. – После сами от неё всё узнаете.

Освальд подумал, что причиной всему какая-нибудь ерунда вроде головной боли, испорченного настроения или порванного передника, поэтому больше отсутствием Доры не интересовался, а дождавшись, когда миссис Петтигрю принесла еду и вышла, начал рассказывать таинственную и захватывающую историю про покинутую коляску. Он излагал одну за другой множество будоражащих подробностей, однако девочек, к его удивлению, рассказ нисколько не захватил.

– Да. Очень странно, – время от времени с равнодушным видом произносила Дейзи или роняла ещё что-нибудь в этом роде.

Вид у обеих девочек был такой, словно их мысли заняты чем-то другим. И ещё они постоянно переглядывались, с трудом удерживаясь от смеха.

– Ой, ну и ладно, – сказал тогда Освальд, поняв,