А вот жизнь Терри Коула была сплошной загадкой. До тех пор, пока Барбара не обнаружила у него под кроватью эти милые открытки.

Разложив их аккуратными рядами, Барбара поджала губы. «Ну же, — мысленно обратилась она к ним, — дайте мне хоть что-то, за что можно ухватиться. Я чувствую, что это где-то здесь. И одна из вас может мне дать это, я знаю, я точно знаю».

Ей вспомнилось, как бурно отреагировала Силла Томпсон, увидев эти открытки: «Он не посмел рассказать мне об этом. Даже не упомянул ни разу. Все прикидывался творческой личностью, прости господи! Творцы занимаются своим творчеством. Если они не творят, то заняты обдумыванием новых идей. Они не ползают по Лондону, занимаясь грязными делишками. Искусство порождает искусство, и оно требует полной отдачи. А это… — презрительный жест в сторону открыток, — порождает жизнь, полную дерьма».

Как уже поняла Барбара, Терри Коула никогда особо не интересовало искусство. Его интересовало нечто совершенно другое.

В первой пачке оказалось сорок пять открыток. Все они были разными. И сколько бы Барбара ни изучала их, раскладывая по тематике или оценивая каждую в отдельности, в конце концов ей пришлось признать, что только имеющийся на каждой открытке телефонный номер поможет ей — невзирая на ночное время — понять, каким должен быть следующий шаг в этом расследовании.

Она отвергла все гипотезы о том, что Терри Коул был связан с давней работой Энди Мейдена в Особом отделе. Отвергла и все предположения о том, что Особый отдел вообще имеет отношение к данному преступлению.

И тогда она направилась к телефону. Она отлично понимала, что, несмотря на ночной час, на другом конце линии сорок пять подозреваемых только и ждут того, что кто-то позвонит им и задаст пару вопросов.

На следующее утро, поднявшись на рассвете и доехав до аэропорта Манчестера, Линли умудрился успеть на первый рейс вылетающего в Лондон самолета. И уже без двадцати десять взятое им такси остановилось перед его домом на Итон-террас.

Он помедлил перед входом. Несмотря на погожее утро — солнце поблескивало на стеклах, разделенных фрамугами окон, выходящих на эту тихую улицу, — ему показалось, что над ним сгустились тучи. Его блуждающий взгляд прошелся по ряду красивых белых зданий, по темнеющим перед фасадами кованым железным оградам с идеальным слоем краски, не испорченной ни малейшим пятнышком ржавчины, и, хотя ему довелось появиться на свет в один из самых длительных в истории родной страны периодов мирной жизни, он вдруг, как ни странно, задумался о войне.

Ему представился разрушенный Лондон. Ночь за ночью бомбы падали на улицы города, превращая целые кварталы столицы в груды кирпичей, обломков бетона, рухнувших балок и камней. Больше всего досталось центру города, судовым докам и окраинам города — как на южном, так и на северном берегу Темзы, — но никто во всей столице не избежал этого ужаса. Каждую ночь о нем сообщали звуки сирен и свист бомб. Жуткий страх материализовался в громоподобных взрывах, пожарах, панике, смятении, неуверенности и всех вытекающих из этого последствиях.

Однако Лондон выстоял, продержался и заново отстроился, как уже не раз бывало в ходе его двухтысячелетней истории. Город не удалось уничтожить ни кельтским племенам Боудикки, ни эпидемиям чумы, ни Великому пожару 1666 года, поэтому последним лондонским бомбежкам нечего было даже надеяться на успех. Да, невзирая на страдания, разрушения и потери, Лондон неизменно возрождался из руин.

Вероятно, поэтому, думал Линли, можно говорить о том, что борьба и страдания ведут к величию, что, преодолевая трудности, человек неизменно обретает в испытаниях более основательное и глубокое понимание мира. Но этой мысли — мысли о том, что бомбежки в конечном итоге заканчиваются мирным строительством, как родовые муки женщины заканчиваются рождением новой жизни, — оказалось недостаточно, чтобы рассеять уныние, дурное предчувствие и даже страх, который испытывал Линли. Хорошее может возникнуть из плохого, это верно. Однако Линли совсем не хотел думать о том аде, через который нужно пройти, чтобы достичь этого результата.

Позвонив в шесть утра инспектору Ханкену, он сообщил ему, что кое-какая важная информация, обнаруженная в Лондоне привлеченными к расследованию сотрудниками, требует его присутствия в городе. Он заверил коллегу, что свяжется с Дербиширом, как только проверит эти сведения, осмыслит их и сделает соответствующие выводы. Когда Ханкен задал вполне логичный вопрос, зачем Линли ехать в Лондон, если там уже работают два его подчиненных и достаточно простого телефонного звонка, чтобы мобилизовать еще двоих или даже две дюжины сотрудников, Линли ответил, что его команда обнаружила кое-какие детали, указывающие на то, что все концы этого преступления сходятся не в Дербишире, а в Лондоне. И добавил, что ему представляется вполне разумным личное участие одного из старших офицеров в оценке добытых сведений и вещественных доказательств. Он также спросил, не сможет ли Ханкен сделать для него копию отчета патологоанатома. Тогда он заодно передаст этот отчет одному судебному эксперту для оценки точности заключений доктора Майлз по поводу орудия убийства.

— Если в ее выводы о размерах ножа — к примеру, о длине его лезвия — закралась ошибка, то мне хотелось бы как можно быстрее узнать об этом, — сказал он.

Ханкена удивило, как сможет эксперт найти подобную ошибку, не видя самого тела, его рентгеновских снимков, фотографий и самих ранений?

На это Линли ответил, что его знакомый эксперт обладает особыми талантами.

Однако он попросил также и копии рентгеновских снимков и фотографий. И, заехав по пути в аэропорт в полицейский участок Бакстона, он получил все это в свое распоряжение.

Со своей стороны, Ханкен планировал начать поиски швейцарского армейского ножа и пропавшего плаща Николь Мейден. Он собирался также лично побеседовать с массажисткой, якобы снимавшей во вторник вечером напряжение Уиллу Апману. И если останется время, хотел нанести визит в Бротон-мэнор и выяснить, не сможет ли отец Джулиана Бриттона подтвердить алиби его сына и племянницы.

— Надо бы копнуть под Джулиана более основательно, — сказал Линли. — Я тут обнаружил очередного любовника Николь.

И он кратко пересказал то, что поведал ему во время вчерашнего разговора Кристиан Луи Феррер. Ханкен присвистнул:

— Как думаете, Томас, сумеем ли мы найти хоть одного парня, которому отказала наша красотка?

— На мой взгляд, нам лучше поискать того, кто считал себя единственным счастливцем.

— Бриттон!

— Он говорил, что сделал ей предложение и получил от ворот поворот. Но ведь мы знаем об этом только с его слов. Хороший способ отвести от себя всяческие подозрения: заявить о намерении жениться на ней, а на самом деле, возможно, иметь — и осуществить — совсем другие намерения.

И вот теперь Линли открыл ключом входную дверь своего лондонского дома и тихо закрыл ее за собой. Остановившись в холле, он позвал жену по имени. Отчасти он надеялся, что Хелен уже ушла из дома — каким-то образом узнала о его возвращении и пожелала избежать разговора с ним после недавней ссоры. Но, идя по холлу к лестнице, он услышал, как с шумом захлопнулась дверь и мужской голос произнес: