— Наверное, ты не из жителей Дамаска и не знаешь, как они любопытны. Нет ничего на свете, что не становилось бы им известно сразу же, как только это случится, а иногда даже раньше. Что же касается Абу Нуваса, то мне сказал о нем один писец, который видел его в Багдаде. А почему ты спрашиваешь меня? Ты знаешь Абу Нуваса?

Не отвечая, Хасан снова спросил:

— А что ты мне дашь, если я укажу тебе на него?

Слепой поднял брови:

— Я не знаю, что ты попросишь. У меня есть несколько дирхемов…

Хасан прервал его:

— Я прошу только поцелуй газеленка — твоего поводыря, он напомнил мне дни моей юности.

Человек неожиданно наклонился к Хасану и провел рукой по его лицу.

— Клянусь Аллахом, ты и есть Абу Нувас, я узнал тебя по описанию, да благословит тебя Бог. Я тоже поэт, хоть и не могу сравниться с тобой. Если ты окажешь мне честь, посетив мой дом, я прикажу записать этот день, как самый счастливый в моей жизни.

Хасан пытался отказаться от приглашения, но слепой настаивал, и ему пришлось уступить. Давно он не чувствовал себя так хорошо, как в небогатом доме слепого поэта. Тот с благоговением выслушивал каждое его слово, записал несколько коротких стихотворений, который Хасан сложил тут же, а вечером, накормив жарким из голубей, проводил на постоялый двор. Спутник и его египетские купцы были нахмурены и озабочены.

— Зачем ты ходил в город? — накинулись они на Хасана. — Говорят, что здесь началась чума-таун. Эти земли Аллах наделил красотой и плодородием, но каждый год посылает им наказание за безбожие и своеволие жителей. Если хочешь добраться живым до Фустата, надо сегодня же отправляться в путь. Задержимся хоть на один день — не достанем ни верблюдов, ни проводников, потому что местные жители тоже начали покидать город.

— Я отправлюсь с вами, — согласился Хасан, — а свою долю платы внесу вам.

Купцы уже начали собираться: караван выходил в путь на рассвете. Они улеглись рано, чтобы выспаться перед дорогой, но незадолго до полуночи их разбудили громкие крики и конское ржание.

— Неужели отряды борцов за веру направились в Дамаск? — испуганно спросил Абу Разин, немало слышавший о бесчинствах войска газиев.

К постояльцам заглянул хозяин, успокоил их:

— Нет, войска газиев не доходят до Дамаска, наверное, обычная стычка между северными и южными арабами.

Хасан прислушался. С улицы доносились возгласы: «Вы Кинда — собаки и дети собак, проклятие Аллаха на ваши головы, от вас только смуты и беспокойства, вы прирожденные язычники и враги Господа миров!» «Нет, это вы, Беду Рабина, тупоголовые ослы, затеваете смуту из-за своей злости и скаредности. Вы всегда завидовали нам, но не могли ничего сделать, потому что вы бессильные трусы, и издревле лисицы мочились на ваших идолов». Потом рздались удары сабель, истошные вопли.

Хозяин поднялся:

— Надо пойти запереть двери крепче! — пробормотал он.

Хасан возразил:

— Но ведь там кто-то ранен, может быть, нужна помощь…

Хозяин пожал плечами:

— Брат мой, они дерутся почти каждый день. Если мы станем вмешиваться в их дела, от нас не останется кому разжечь огонь в очаге.

Крики и шум постепенно стихли, и Хасан снова уснул.

Он плохо помнит дорогу в Фустат. Его сильно укачало сначала в верблюжьем седле, потом на корабле. Абу Разин с шуточками ухаживал за ним— мочил голову холодной водой, давал нюхать какое-то пряное снадобье, повесил на шею амулет — голубую бусину, помогающую от морских духов, но Хасану не становилось легче. В последнюю ночь путешествия море успокоилось, он уснул и спокойно проспал всю ночь.

— Эй, молодец, вставай! — разбудил его Абу Разин. — Путь еще не окончен, до Фустата мы найдем гончих лошадей.

Слегка покачиваясь, Хасан сошел на берег. Сначала ему показалось, что он вернулся в свою Басру, но, оглядевшись, он понял, что она не сравнится с огромным городом, раскинувшимся, казалось, по краям плоской чаши. Далеко в море виднелась высокая башня — маяк, построенный еще во времена румийского владычества. Фарос, так назывался древний маяк, украшавший город, который некогда славился своими учеными и мыслителями. Говорят, что его основал великий Искандер Зу-ль-Карнейн Двурогий, построивший стену против диких народов Яджудж и Маджудж.

Абу Разин, размахивая руками, превозносил достоинства египетских земель:

— Нет равных благословенному Нилу, приносящему плодородие, и жители Египта, будучи богобоязненными, не бунтуют, как сирийцы, чей хлеб — смута, а питье — неверность.

Наконец Хасану надоели эти восхваления.

— Я передам твои слова эмиру Хасыбу, когда увижу его, — небрежно бросил он.

Абу Разин поперхнулся:

— Ты едешь к правителю? Кто же ты такой? Разве ты не собиратель хадисов, как сказал нам, когда мы сговорились о путешествии?

Хасан засмеялся:

— Я и собиратель, я и расточитель хадисов и различных историй. А если ты не угодишь мне, я опозорю тебя в стихах, как опозорил многих других до тебя. Ведь я тот самый Абу Нувас, которого, как говорил ты, чуть не убил в гневе Харун, и приказала избить палками госпожа Зубейда.

Абу Рузин открыл рот и невольно оглянулся на своих спутников но те, занятые разгрузкой своих тюков, ничего не слышали. Потом он оглядел Хасана, будто увидел его в первый раз.

— Клянусь Аллахом, если ты не шутишь, то тебе незачем ехать с нами и терпеть тяготы пути. Неподалеку от гавани находится местное управление — барид, и если у тебя есть письмо эмира, его служащие дадут тебе без всякой платы лучшего коня или верблюда и сопровождающих. Если хочешь, я провожу тебя.

Хасан вскинул на плечо свой мешок.

— Я дойду сам, прощай достойный Абу Разин, и не забудь добавить к своим рассказам повесть о том, как ты ехал через море с Абу Нувасом, поэтом повелителя правоверных.

Хасан медленно шел, пробираясь через толпу, такую же густую и шумную, как в Багдаде. Люди почти все очень смуглые, отметил он, с короткими носами и курчавыми волосами. Много чернокожих, не поймешь — свободных или рабов. И говорят как-то странно — глотают звуки, не то пришепетывают, не то напевают: похоже на некоторые хиджазские говоры бедуинов. А большинство говорит на каком-то незнакомом языке.

Служащий барида, которому Хасан показал письмо эмира Хасыба, проводил его к начальнику — сразу было видно, что он не чистокровный араб. Пока писец читал письмо, начальник с любопытством смотрел на Хасана.

— Так ты, значит, и есть Абу Али? Добро пожаловать тебе в Египет! Мы сейчас же прикажем приготовить все необходимое для твоего путешествия в Фустат. А не желаешь ли ты остановиться в нашем доме на несколько дней, чтобы мы насладились твоим искусством?

«Не доставало мне только этого», — подумал Хасан и преувеличенно вежливо ответил: