– Валентин, чего он хотел? Что он узнал?

– Я и сам не прочь бы это узнать.

Вымотанный, потрясенный, он крепко вцепился в фальшборт. Карабелла положила ладонь на его руку, немного постояла так, потом отодвинулась, и они снова застыли в молчании.

Он не понял. Он так мало понимал. И он знал, что понять – жизненно важно. Он твердо знал, что лишь он, один на весь мир, способен пресечь усиливающийся распад и восстановить единение. Он, лишь он один может привести противоборствующие силы к гармонии. Но каким образом? Как это сделать?

Когда много лет назад, после гибели брата, его неожиданно вознесли на вершину власти, он безропотно принял это бремя и отдавал трудам правления все свои силы, но иногда власть представлялась ему колесницей, которая безжалостно тянет его за собой. Но, по крайней мере, он имел подготовку, необходимую для правителя. Теперь же ему начало казаться, что Маджипур требует, чтобы он стал богом, а этому его никто не учил.

Он чувствовал, что дракон все еще здесь, где-то неподалеку. Но установить настоящий контакт с ним не удавалось, и в конце концов он оставил попытки. Он простоял на баке почти дотемна, глядя на север, как будто рассчитывал увидеть Остров Владычицы, сияющий в темноте, словно маяк.

Но до Острова оставалось еще несколько дней пути. Пока что флотилия миновала лишь широту юго-западной оконечности Алханроэля. На морском пути из Толагая на Остров приходилось огибать оконечность огромного Стойензарского полуострова, а потом держать путь прямо на север, мимо Родамаунтского архипелага, к порту Нуминор. Этот маршрут позволял воспользоваться всеми преимуществами постоянного южного ветра и Родамаунтского течения, благодаря которым плавание из Сувраэля на Остров оказывалось куда быстрее, чем в обратном направлении.

В тот вечер только и было разговоров, что о драконе. Зимой эти воды обычно изобиловали ими, поскольку драконы, уцелевшие после осеннего промыслового сезона, обычно уходили в Великое море мимо побережья Стойензара на восток. Но сейчас был отнюдь не зимний сезон, и как Валентин и все остальные давно заметили, драконы в этом году пошли необычным путем – на север мимо западного побережья острова, к какой-то таинственной цели в полярных морях. И во время этого плавания драконы встречались повсюду, во всяком случае, так казалось, и кто знает, почему так было? «Кто-то, может быть, и знает, – думал Валентин, – но не я. Точно не я».

Он тихо, почти ничего не говоря, сидел среди своих друзей и собирался с силами.

Ночью, лежа без сна рядом с Карабеллой, он вслушивался в голоса Маджипура. Он слышал, как плакали от голода в Кинторе и скулили от страха в Пидруиде, слышал злобные крики ополченцев, бегущих по мощеным улицам Велатиса, и лающие выкрики уличных ораторов в Алаизоре. Он слышал свое имя, упоминаемое пятьдесят миллионов раз. Он слышал метаморфов, заранее празднующих в своих сырых лесах неизбежный триумф, он слышал драконов, перекликающихся мощными торжественными звуками в глубинах морей.

И вдобавок ко всему этому он ощущал прикосновение прохладной материнской руки ко лбу и слышал слова Владычицы: «Скоро ты Валентин, будешь рядом со мною, и я облегчу твою жизнь». А потом Король Снов объявил: «Нынче ночью, друг мой корональ, я продолжу осматривать мир в поисках ваших врагов и приложу все усилия, чтобы поставить их на колени». Это позволило ему немного передохнуть, но вскоре снова послышались крики тревоги и боли, затем пение морских драконов, затем шепот метаморфов. В конце концов ночь сменилась утром, и он встал с постели еще более усталым, чем лег накануне.

Но как только корабли миновали оконечность Стойензара и вошли в воды, лежащие между Алханроэлем и Островом, Валентину сделалось полегче. На него все так же валились страдания обитателей всех концов мира, но сила Владычицы здесь была очень велика и продолжала расти с каждым днем. Валентин чувствовал присутствие матери в своем разуме; она помогала, направляла, утешала его. В Сувраэле он красноречиво убеждал пессимистически настроенного Короля Снов в возможности восстановления мира. «Нет никакой надежды», – сказал Минакс Барджазид, на что Валентин ответил: «Есть, нужно лишь протянуть руку и ухватить ее. Я вижу, как это сделать». И Барджазид тогда сказал: «Сделать ничего нельзя, все потеряно», на что Валентин ответил: «Следуйте за мной, и я укажу путь». В конце концов ему удалось преодолеть мрачное настроение Минакса, и тот, все еще не веря в успех, все же пообещал ему поддержку. В начале плавания на север Валентин, как ему показалось, выронил осколок надежды, который нашел в Сувраэле, но теперь вроде бы снова нащупал его.

Но до Острова было уже совсем близко. С каждым днем он все выше поднимался над горизонтом, и каждое утро под лучами восходящего солнца его меловые утесы сначала обретали ослепительное бледно-розовое сияние, затем окрашивались в потрясающий алый цвет, который почти неуловимо переходил в золотой, а потом, когда солнце наконец полностью выходило на небосклон, становились абсолютно белыми, и белизна эта звенела над водой, как звук гигантских цимбал и всплески всеохватывающей неумолчной мелодии.

В нуминорском порту Владычица ожидала Валентина все в том же доме Семь стен. Снова иерарх Талинот Эсюлде проводила его к матери в Изумрудную гостиную, снова, когда он вошел туда, она стояла между двумя деревцами танигали в горшках и, улыбаясь, протянула руки ему навстречу.

Но он с первого взгляда заметил поразительные и тревожные перемены в ее облике, а ведь еще и года не прошло с тех пор, как они встретились в этой же комнате. Ее темные волосы теперь пестрели седыми прядями; теплый блеск глаз потускнел, и они сделались чуть ли не холодными. Время осилило даже ее царственную осанку, заставив плечи округлиться, подтянув голову ближе к ним и заставив ее выдвинуться вперед. Некогда он воспринимал ее, как богиню; теперь же она казалась ему богиней, постепенно превращающейся в старуху – очень смертную старуху.

Они обнялись. Ему показалось, она стала настолько легкой, что ее мог бы унести даже порыв ветерка. Они пригубливали прохладное золотое вино, и Валентин рассказывал о своих странствиях в Пьюрифайне, о путешествии в Сувраэль, о встрече с Доминином Барджазидом и о том удовольствии, которое испытал, увидев, что его бывший враг вновь обрел здравый рассудок и подобающую лояльность.

– А что Король Снов? – поинтересовалась она. – Любезно ли он тебя принимал?

– В высшей степени. Между нами сложились поразительно теплые отношения.

– Барджазиды редко бывают дружелюбными. Я полагаю, что причиной тому – условия их жизни в этой стране и ужасные обязанности, возложенные на них. Но они вовсе не монстры, какими их зачастую считают. Минакс – жестокий человек, я чувствую это в его душе, когда наши сознания встречаются, что бывает нечасто, – но сильный и добродетельный.

– Он не предвидит в будущем ничего хорошего, но пообещал всемерно поддерживать все, что нужно будет сделать. В этот момент он хлещет мир самыми могущественными посланиями в надежде обуздать безумие.

– Это мне известно, – сказала Владычица. – В последние недели я чувствую, что его мощь изливается из Сувраэля, как никогда прежде. Он прилагает огромные усилия. Как и я, в своем, более деликатном стиле. Но этого не хватит. Валентин, мир сошел с ума. Звезда наших врагов восходит, а наша закатывается, и миром сейчас правят не понтифик и корональ, а голод и страх. Ты и сам это знаешь. Ты ощущаешь, что безумие давит на тебя, захлестывает тебя, грозит снести все на своем пути.