Дежурный пожал плечами.

— Диспетчер ничего не сказал.

Омельченко заторопился на аэродром.

По-2 приземлился минут через десять. Летчик выключил мотор, вылез на крыло и стал помогать Бергису, который почему-то не поднимался с места и, как показалось подполковнику, был бледен и беспомощен. Уж не ранен ли? Тихоходный «рус-фанер» мог атаковать любой немецкий самолет, повстречавшийся на воздушных дорогах.

Бергис действительно был бледен, и кожаный реглан спереди заляпан остатками пищи. Эк его укачало, беззлобно подумал Омельченко. Вроде и болтанки особой не должно быть.

Старшина Вавилов, летчик По-2, пояснил:

— «Мессер» погонялся, вот и пришлось сальто-мортале крутить.

Бергис отряхнул перчаткой блевотину, зло посмотрел на подполковника и, не говоря ни слова, пошел с аэродрома.

— А Филатов? — вырвалось у Омельченко сквозь страхом стиснутые спазмы горла: не успели!

— Доставили, — весело подмигнул Вавилов. — Надеюсь, в целости и сохранности и не таким обрызганным, как наш опер. Он перед полетом спросил у меня, правда ли, что в небе есть воздушные ямы. Я показал ему, — Вавилов громко захохотал. — За то, что он меня накануне всякими каверзными вопросами чуть с ума не свел. — Вавилов оборвал смех и полез на крыло, открыл во второй кабине сзади багажник, и оттуда высунулась в солдатской шапке голова Филатова.

— Ну, чудеса в решете, — подивился Омельченко. — Как же он там поместился?

— Жить захочешь — в спичечной коробке поместишься, — усмехнулся Вавилов. — Да и на солдатских харчах, как видите, он не очень раздобрел.

Филатов между тем полностью выбрался из своего убежища и, спрыгнув на землю, бросился с объятиями к подполковнику. Уткнулся лицом в меховую куртку и сквозь слезы стал благодарить:

— Спасибо, товарищ командир. Век перед тобой в долгу.

— Хватит, хватит, — успокоил его Омельченко. — И слезы тут ни к чему. Радоваться надо, что вернулся. Магарыч с тебя, — заключил с усмешкой.

— Само собой, — улыбнулся и Филатов, отстраняя лицо от куртки. — Будет магарыч, из-под земли достану.

…12 февраля 1944 г. проведено совещание руководящего состава ВВС военных округов и военных учебных заведений. На совещании Военный совет ВВС потребовал от его участников принять действенные меры по ликвидации предпосылок к летным происшествиям, по укреплению воинской дисциплины…

(Из летной книжки A.M. Омельченко)

Все повторялось так, как десять лет назад: самолет лез с креном ввысь, не слушаясь рулей управления, готовый вот-вот сорваться в штопор. Видимо техник, выполнявший накануне регламентные работы, плохо закрепил ручку управления. На взлете она держалась, а на вираже отсоединилась от перегрузки. В передней, пустой, кабине тоже была ручка. Она мозолила глаза и будто подсмеивалась над летчиком: вот, мол, я совсем рядом, а попробуй, дотянись! Надо же было додуматься сесть во вторую кабину! Привык летать там за инструктора…

Он попробовал вывести самолет из крена ногой, нажал на левую педаль, самолет стал еще круче заваливаться на левое крыло. А правая педаль еще больше увеличила угол набора. Скорость падала, перкаль По-2 начала вибрировать — критический угол атаки, за ним — штопор. И повеяло откуда-то смрадным холодом. «Конец!»

А все шло так здорово. В 19 лет поступил в летную школу, в 21 стал пилотом штурмовой авиации, в 23 назначили командиром звена. И вот эта коварная ручка управления! По-2 дрожит как в предсмертной агонии. Если бы добраться до передней кабины! Руку срывает с козырька сильным потоком ветра.

Надо попробовать выровнять самолет триммерами. Чуть от себя. Ага, нос будто бы стал опускаться. Еще немного. Так. Совсем неплохо. И теперь правой ножкой. Отлично, По-2 пошел на выравнивание. Теперь придержать, чтобы не перешел в правый вираж.

Наконец-то! А как теперь сажать? Триммера не помогут. Ручка в передней кабине маячит перед глазами и будто манит: ну, возьми меня, возьми. Дотянешься, и самолет в твоей власти.

Встречный поток такой сильный, что головы не высунуть. Надо убрать газ, уменьшить скорость. Вот так. Стрелка указателя скорости поползла обратно и остановилась на 80. Теперь можно попробовать.

Омельченко ниже опустил очки, потуже затянул пряжку шлемофона и высунулся из-за козырька. Воздушный поток с остервенением набросился на него, хватал за воротник комбинезона, стремясь выбросить его за борт. Ему удалось с трудом дотянуться до среза передней кабины. Не зря он занимался спортом, не зря мальчишкой лазал по вагонам, прыгая с крыши на крышу.

Срез передней кабины хотя и гладкий, но пальцы намертво вцепились в ребро. Второй рукой он ухватился за козырек своей кабины и пополз вперед. Голова достигла, наконец, выемки. Теперь перехватиться за борт… Ветер будто усилился, руки ныли от напряжения и слабели. Еще чуть-чуть… Еще один рывок, и рука вцепилась в край борта кабины.

Как он перевалился и оказался в кресле, сам не понял. Перевел дыхание, взялся за ручку управления. Она послушно подалась вперед, и самолет опустил нос. Спасен!

Он произвел на аэродроме посадку. Едва спустился из кабины на землю, как ноги утонули в грязи. Удивительно вязкая и неприятная грязь. Она стала засасывать его, как болотная трясина. Он ухватился за крыло самолета, но ноги уходили все глубже и глубже. Хотел крикнуть, позвать механика — горло будто заклинило. Все-таки удалось протолкнуть комок, и он прохрипел что-то. И проснулся. Выругался вслух — надо же присниться такой ерунде. В сновидения не верил, но в этот раз почему-то подумалось: быть неприятностям.

Взглянул на наручные часы. Без пяти десять. Можно спать еще три часа. На соседних койках раздавался богатырский храп. А ему спать уже не хотелось. И на душе было так пакостно, будто и в самом деле вляпался в грязь.

Дежурный по казарме, увидев, что командир поднял голову, заторопился к нему.

— Товарищ подполковник, прилетел генерал Тупиков, просил передать, как только вы проснетесь, явиться к нему.

«Какое срочное дело привело командира корпуса в полк? — пытался понять Омельченко. — Новое боевое задание или награды летчикам? На троих, в том числе и на Омельченко, было послано представление к званию Героя. Неужто?… Вряд ли, слишком быстро. В Москве с такими делами не спешат».

Омельченко торопливо собрался и отправился в штаб дивизии, благо он располагался рядом со штабом полка.

Генерал Тупиков проводил совещание с дивизионным начальством. Омельченко зашел к дежурному, в надежде получить кое-какую информацию. Но дежурный на его вопросы лишь пожимал плечами.

— А настроение у генерала?

— По-моему, паршивое, — усмехнулся дежурный. — С меня стружку снял за то, что не знал точно, сколько самолетов находится на боевом задании.

Кабинет Меньшикова открылся, и оттуда вышли начальник штаба, начальник политотдела и еще трое офицеров, прибывших в дивизию около месяца назад.