Матвеев сказал:

— Товарищ генерал, я служил под вашим командованием большую часть войны… Вы научили меня многому. Мало того, именно вы тогда, в сороковые годы, сделали из меня строевого офицера. Я строевой офицер! И горжусь этим!

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Лиля — Игорю.

«Дорогой дядечка!

Пригласил бы ты меня в Москву. Устроилась бы я на какие-нибудь подготовительные курсы. Или даже в ПТУ. Скажем, на официантку или стюардессу. Я не верю, что в следующем году смогу поступить во ВГИК. Есть такая примета: на актерский факультет поступают сразу или не поступают никогда…

Я чего-то «заиликала». Все — или, или… Думаю, от скуки и безделия…

Атмосферу в нашем доме можно определить так: затишье в ожидании циклона. Насколько я понимаю, у отца появилась подруга. Единственно, что знаю о ней, — живет в Каретном, зовут Жанной. Бабушка шибко переживает по этому поводу. Она почему-то уверена, что Жанна — обремененная детьми вдова лет сорока — сорока пяти. Отцу же, как тебе известно, в марте исполняется пятьдесят. Последнее время он ходит очень озабоченный, с лица бледный, иногда даже желтый. Бабушка заваривает ему шиповник и ежедневно заставляет пить. Она уверяет, что в войну выходила тебя шиповником от малярии и еще каких-то болезней… По гарнизону ползут слухи, что весной отец идет в отставку. Однако дома разговоров на эту тему нет.

Что еще новенького?

Отец подарил мне финскую дубленку и джинсы.

Влюбился в меня один солдатик из клубной самодеятельности. Хороший такой. Славиком зовут. Но очень уж молодой. Первогодок. Играет на гитаре. А я пою…

Два раза прибегал ко мне на свидание без разрешения командиров. То есть в «самоволку». Посадят его, наверное, скоро на гауптвахту. Гарнизонные романы кончаются именно так.

Пиши!

И не забудь про мое желание перебраться в Москву.

Привет от всех наших.

Целую. Лиля».

2

На второй день работы сессии райисполкома в обеденный перерыв Матвеев встретился с Жанной совершенно случайно. Он рассчитывал разыскать ее вечером после окончания заседаний. Однако, как говорится, нос к носу столкнулся с ней у входа в столовую.

Жанна протянула ему руку, насмешливо заявила:

— Однако у депутатов завидный аппетит. Придется перебиваться на компоте.

— В чем дело? — спросил Матвеев, не выпуская ее руки.

Жанна кивнула в сторону входа. На дверях висел картонный квадратик, где выцветшими от времени буквами было сказано: «С 14.00 до 16.00 — спецобслуживание».

Падал редкий снег. Но земля была сегодня сырая. Снег таял, превращался в воду. На крыльце столовой темнели следы ботинок и рифленых подошв сапожек. Хлопала дверь, доносились запахи кислой капусты и раскаленного на сковородах маргарина.

Матвеев сказал:

— Все это ерунда. Будничные трудности жизни.

— Без них никак нельзя? — Жанна радовалась встрече с Матвеевым. Немного щурилась в улыбке, будто была близорукой, а на самом деле просто хотела получше рассмотреть его.

— К этому стремимся.

— Мысленно?

— Нет. — Он тоже улыбнулся. Ему было хорошо стоять здесь, у входа, мешая людям пройти, и держать ее руку. — Во-первых, сессия приняла решение не позже первого квартала следующего года построить в районе восемь столовых. Во-вторых, мы сейчас пойдем и пообедаем по спецобслуживанию…

— У меня нет удостоверения. Они проверяют.

— Я скажу, ты моя жена.

Она, кажется, вздрогнула. Едва заметно. И улыбка ее сделалась иной. Она почему-то протянула ему вторую руку, он взял и теперь держал обе ее руки.

— В-третьих, мой старый друг лесник пригласил меня к себе на кордон поужинать. Я беру тебя с собой. Там будут очень вкусные вещи.

— Дичь?! — весело спросила Жанна.

— Она самая…

* * *

Горела свеча. Пламя было как желтый лист, приподнятый ветром. Бревна стен и потолка, погруженные в глубокий сон, рождали видом своим ощущение надежности, вечности, простоты. Шкуры на полу — от низкого с железным засовом входа и до самой постели — поблескивали тускло и чуть загадочно, словно вымытая луной степь. Степь, поросшая травой, степь, прибитая дождями, степь, убеленная снегом…

Матвеев лежал на кровати под грубым суконным одеялом. Матрац и подушка под ним были набиты сеном — свежим, трава была скошена этой осенью, и пахло оно клевером, полынью, мятой. Он смотрел на дверь и без всякого труда представлял предбанник за ней с гладкой деревянной скамьей и широкой вешалкой. Там было еще две двери. Одна из них вела в подворье лесника, другая — в русскую баню.

Ветер гулял по лесу. На кого-то лаяла собака. В конюшне, что помещалась сразу за баней, переминался с ноги на ногу жеребец.

Матвеев смотрел на дверь, испытывая радость и страх, они переплелись туго, будто веревки в канате. Может, и не нужно признаваться, но он давно не лежал вот так, в постели, ожидая прихода женщины.

Пламя над свечкой колыхнулось. Лист потянулся к оконцу, завешенному серой, прибитой гвоздями мешковиной.

Жанна пришла босиком, обернутая простыней. Правая рука ее свободно свисала вдоль бедра, левой она придерживала угол простыни возле груди. Посмотрела на пол, остановилась в двух шагах от кровати. Спросила:

— Что это за шкуры?

— Волчьи.

— Неужели в Карелии так много волков? — удивилась она.

— Четыре — только и всего…

Он подумал, задует она свечу или нет.

Жанна не посмотрела на подсвечник. Приняла руку от груди. Накрыв шкуру, простыня легла к ее ногам. Жанна переступила через нее. Переступила естественно и просто…

— Я люблю тебя, — сказал он.

В комнате сделалось посветлее, между бревен стал виден сухой мох, серый, словно пепел. Притолока над входом оказалась покрытой лаком, блестела, словно листва, омытая росой. Света хватало даже на то, чтобы высветить дальний угол за печкой, где стояли ухват и чугунок, прикрытый запыленной доской. Свеча не жалела себя…

— И за все десять лет с того дня, как ушла жена, — спросила Жанна, — у тебя не было ни одной женщины?

— Ни одной, — признался он.

— Чем же ты жил?

— Работой.

— Так нельзя, — твердо произнесла она. Поцеловала его глаза. — Отдавать себя только лишь работе так же бессмысленно, как использовать телевизор вместо табуретки. Ты представляешь, что это за система — человек?

— Представляю.

— Самообман. Только медик способен представить это.

…Свеча догорала. Воск, закипая, потрескивал вокруг огонька, скользил вниз по подсвечнику и застывал красиво и свободно. Наконец пламя захлебнулось. Лишь малиновая точка фитиля крохотной звездочкой несколько секунд висела в темноте. Потом сжалась и вскоре вовсе исчезла, словно улетела.

3

Конечно, по-разному можно судить, однако, видимо, вряд ли кто станет утверждать, что высшее филологическое образование — помеха для службы в армии.

Как и