«Уж теперь ты не выберешься отсюда живой. Не побежишь к людям промышлять, не притащишь их на хвосте в лес, не принесешь нам горе!» — рычала Кузя на лису, отгоняя ее все дальше, в болото.

Та скулила, пятилась на топь. Потом отползла от Кузи на безопасное расстояние, а немного отдышавшись, поползла на пузе через болото в сторону села. Кузя не могла ее нагнать, не успела вернуть.

«Гадина, ведь грозила я ей хвост выдернуть, если еще в село побежит, искусала всю, а она — все равно за свое. Видно, в другой раз, когда встречу, совсем порвать надо будет», — злилась Кузя, возвращаясь в дупло.

Теперь в тайге все звери ожили. Проснулся под Акимычевой печкой Гришка. Спросонок запамятовал, где находится. Ударился головой в кирпичи, взвыл на всю избу. Лесник его медом угостил, успокоил. И, сожрав целое ведро печеной картошки, ушел в лес медведь, не оглянувшись на зимовье.

Вытащил своих из берлоги и давай по распадку черемшой хрустеть. Зеленые слюни сосульками изо рта повисли.

Весна… Радуется медвежья семья, что все живы и здоровы. Матуха так и не знала, что без медведя в берлоге всю зиму проспала. Видно, и не просыпалась, и медвежонок не беспокоил.

Медведь обнюхал берлогу, распадок: люди сюда за всю зиму ни разу не наведывались. Кроме Акимыча. А он ничего плохого зверю не причинит…

Гришка, завидев Кузю в тайге, уже не рычал на нее. Узнавал, отличал ее по запаху от других. И рысь даже охотилась около Гришки, ничего не опасаясь.

Помнил медведь зимнюю ночь в лесу, ствол ружья, высунувшийся навстречу внезапно, упавшего в снег человека… За другим — он пошел в зимовье. Лесник накормил досыта. Гришка хотел отдохнуть под печкой. А проснулся лишь весной.

Акимыч всегда жил тихо, понимая, что никому в тайге не должен мешать жить по-своему.

В отличие от других лесников себя Акимыч считал сторожем, а не хозяином участка, но берег его больше своей избы, пуще собственной жизни.

Кузя, как и все обитатели тайги, конечно, охотилась и на чужих участках, когда на своем никого не удавалось поймать.

В соседские угодья она пробиралась по светлу, когда, наевшись за ночь, все должны были спать.

Но и соседки-рыси спали вполовину глаза. И, едва заслышав чужое дыхание, выскакивали на защиту своих владений. Гнали прочь. Так поступали все, не только рыси. Но иногда Кузе везло. И в чужих угодьях наедалась досыта.

Случалось, уходила далеко от своей лежки. Ведь се дружок в этот раз покинул дупло очень рано. А котенок еще слаб. Он еще ни разу не ел мяса.

Другие уже по деревьям носились. Птиц себе на жратву ловили. Себя давно научились защищать. В опеке старших не нуждались. Не ждали, когда мать еду принесет. Встречали ее веселыми и сытыми. Рычать научились.

Иные уже стали грозой соседей. Кузя, вылизывая рысенка, все ждала, когда у той откроются глаза, когда встанет на лапы по-звериному уверенно и упруго.

Кузя знала: скоро начнется половодье. До него все звери тайги должны уже иметь звериный вид и характер. Но ее котенок не рос.

Рысь выглядывала из дупла. Как хорошо бы теперь побегать по упругим веткам, — позеленевшим, налитым соком.

Вот-вот лопнут почки. И в едва распустившейся листве охотиться можно гораздо удачливей.

«Но кто это крадется по болоту?» — прищурилась рысь. Это уже не одна — две чернобурки. Они тащили в зубах уток, отчаянно крякавших на всю тайгу.

Лиса остановилась неподалеку от топи и принялась там, а не в тайге, расправляться с добычей. Ее примеру последовал и лис. Видно, опасались они того, что в лесу у них отнимут добычу, зато в болото сунется не всякий.

Вскоре Кузя увидела, как новая пара начала рыть нору неподалеку от болота в зарослях валежника.

Чернобурка торопила лиса, подталкивала его к норе, когда тот пускался вдогонку за перелетными, опускавшимися на болото подкормиться уцелевшими ягодами.

Лис был хитер и удачлив. Случалось, он по несколько уток приносил за день своей подружке.

Но лиса торопилась. Видно, не только в село бегала хитрющая зимними ночами, а и к дружку успевала наведываться.

Кузя это поняла по тому, как спешно готовила она нору, как вычистила когтями и зубами маленькую лежку неподалеку, как таскала в нору подстил, сухой и мягкий.

Такое делается заранее лишь для малышей. Значит, у этой пары скоро объявится потомство. Что же будет с тайгой, если вся эта орава начнет охоту в селе, в человеческих домах и сараях?

Правда, несколько дней чернобурки не покидали тайгу. Охотились на болоте и были сыты. Но перелетные, это Кузя знала, будут жить здесь лишь до осени. Потом они покинут тайгу, улетят до весны.

Лисы не прокормятся на этом участке, не заглядывая к людям.

Познавший легкий кусок, забывает страх и труд.

Кузя лишь недавно поняла, что, желая вытеснить чернобурку из тайги, изгнав нахалку в болото, она помогла той выбрать самое безопасное в тайге место. Лисы не тонут в болоте. Оно их держит, — лисы легки в отличие от всех таежных обитателей. И чернобурки, быстро это сообразив, превратили надуманную опасность в свою защиту от всех и каждого. На болоте они были недосягаемы.

Заслышав малейший шум, вызвавший подозрение, лиса, прижав уши к затылку, делала всего несколько прыжков и оказывалась на сухом пятачке за корягой. Там ее даже из ружья не достанет человек. Далековато.

Чернобурка все предусмотрела.

Видно, не только собаки, но и люди не раз гонялись за нею. А стреляный зверь хитрее человека. Это знала тайга. И звери, наблюдая за новой парой, втихомолку одобряли сообразительность лисы.

Никто, кроме Кузи, не заметил большого изъяна в лисьем обустройстве. Его пронюхала лишь Кузя, подойдя вплотную.

В норе не было запасного выхода. Эти лисы любили тепло и боялись сквозняков. К тому же в норе с одним выходом они прослушивали тайгу только сверху и впереди. Боковые участки для лис были «глухими».

Кузя знала, как плохо упускать из вида полную жизнь своего участка. Знала, но не стала подсказывать лисам. Ведь подсказать — значило бы помочь им обжиться здесь на все время.

А Кузя хотела иного. Ведь лисы сжирали часть ее добычи и промышляли на участке как на собственном. Кому такое придется по душе?

А лисы словно не замечали никого вокруг. Они были заняты своими заботами и мало интересовались окружающим.

Кузя видела довольную улыбку Акимыча, приметившего сразу прибавление в своем хозяйстве. Увидел он и нору, и лиса. Радовался ожидаемому потомству.

Усевшись на пенек, Акимыч подзывал к себе горностаев, соболей, белок; раздав им гостинцы, разговаривал с Кузей:

— Как новые соседи, голубушка?

Рысь отворачивалась. О чернобурках она не хотела слышать.

— Не нравятся? Понимаю тебя. Беспокойные. Но это пройдет со временем. Много едят лишь молодые звери. Старым мало нужно. По себе знаю.